Я терпеливая собака.

Ладно, ладно, я не терпеливая, но в тот день я проявила бездну терпения.

Ну, насколько это возможно для жесткошерстного фокстерьера, естественно.

Растянувшись у парадной двери, я позволяла себе время от времени тявкнуть, чтобы напомнить хозяйке о том, что час моего обеда приближается. Но Изабелл не слышала, так как подруга оглушала ее своим жужжаньем.

От томительного ожидания меня отвлек стук в коридоре, на который я отреагировала с присущей мне сообразительностью. Нет лучшего способа, чем лай, чтобы отпугнуть злоумышленников. Спросите кого угодно.

Это верное средство привлекло внимание Изабелл. Пока она приказывала мне вспомнить о хороших манерах, Хизер вскочила и, как сумасшедшая, бросилась к двери. При этом она споткнулась об меня и едва не растянулась.

Не знаю, кого или что она ожидала увидеть, но явно не испуганного подростка, который предстал перед моими глазами. Предполагая, что добра от него ожидать нельзя, я оказала Хизер услугу и прыгнула на него. К сожалению, Изабелл дернула за поводок — неприятное ощущение, между прочим, — и мне пришлось сдержать свой порыв. Но это уже не имело значения, так как я сделала свое дело, и мальчишка исчез.

Изабелл назвала меня плохой собакой. Она часто так говорит, но без особого убеждения, поэтому я отнеслась к этому с обычной невозмутимостью.

И тогда я заметила свернутые в трубочку газеты, словно по волшебству появившиеся на коврике перед дверью Хизер. Оглядев коридор, я увидела еще несколько штук перед другими дверями. Любопытно, не так ли?

Приготовившись проверить, не является ли открытая дверь возможностью выскользнуть наружу, я немного натянула поводок. Не обращая внимания на мою попытку, Изабелл носком туфли подтолкнула газету в комнату и закрыла дверь. Хизер снова начала терзать мои уши кошачьим концертом. В животе у меня заурчало.

Выждав пять минут, я гавкнула с притворной застенчивостью. Не помогло. Тогда я легла и принялась рассматривать газету. Она была перетянута ярко-голубой резинкой. Интересно. Я лишь слегка прикусила ее, но в наши дни уже нет таких прочных резинок, как прежде, и она лопнула. Газета развернулась.

И вот тогда-то я увидела его.

Прямо над заголовком. Три фотографии. На одной был аппетитный кусок пирога, на второй — какой-то парень, посылающий мяч в баскетбольную корзину, а на третьей — улыбающийся Рик.

Мой Рик.

Что, хотела бы я знать, его морда делает в газете?

Это был один из тех случаев, когда я пожалела, что не умею читать, но Изабелл узнает все новости из компьютера, а экран слишком далеко от пола. Никто не подумал, что пользователем может быть собака. Я сильнее натянула поводок. Что, если в газете спрятана еще одна фотография Рика? Придя в возбуждение от этой мысли, я принялась ожесточенно скрести бумагу лапами.

Вы должны понять меня. Увидев Рика в этот момент, я решила, что это судьба. Недавно он снился мне. Мы были на пляже, жарили сосиски в тесте. Он кидал палку, я бежала в другую сторону, он гнался за мной, я убегала — приятные, достойные любой собаки сны, навеянные мечтами о свежем воздухе и вкусной еде.

С тех пор как четыре года назад он покинул меня и Изабелл, мне приходится удовлетворяться мечтами. Я скучаю по Рику. Некоторые парни, которые приходили к Изабелл, не вызывали у меня возражений, но были такие, которые не любили собак. Конечно, они не говорили об этом, но я знала. Собака всегда чувствует.

Как бы там ни было, в последнее время я начала подумывать, что Изабелл и Рику пора воссоединиться. Я устала быть жертвой разрыва. Мне нужна семья.

И теперь вот это.

К несчастью, газетная бумага — не самый эластичный материал: спустя несколько секунд я разорвала ее в клочки, чем привлекла к себе внимание Изабелл. Она собрала обрывки и вручила их Хизер, даже не взглянув на первую полосу.

А жаль!

Я хотела, чтобы она увидела фотографию Рика и вспомнила его. Как давно она не произносит его имени! Устремив пристальный взгляд на фотографию Рика, я попыталась мысленно заставить Изабелл посмотреть на газету. Где бы ты ни был, подумай о нас, приказала я Рику.

Не успела я закончить сеанс внушения, как подруги обнялись, и Изабелл повела меня к лифту. Домой! Обедать!

Подгоняемая голодом, я быстро побежала вперед. Но это вовсе не означает, что я перестала ломать голову над тем, как фотография Рика оказалась в газете.

И, главное, почему он покинул нас…

Вздохнув, Изабелл нажала кнопку лифта. Какой тяжелый выдался день!

Хизер бросил муж. Он утверждает, что ему нужно пространство. Эта фраза всегда вызывала у Изабелл желание почесать в затылке. Какое пространство? Где существует это «пространство»? В каком-то параллельном мире? Что ты делаешь, когда попадаешь туда? Садишься в позу «лотоса» и предаешься созерцанию пупка или бродишь, опасаясь вторгнуться в чужое «пространство»?

Положение Хизер осложняется двумя обстоятельствами. Первое — судьба ее небольшого бизнеса. Как она справится без помощи Джона? Более серьезное обстоятельство заключается в том, что Джон не подозревает о беременности Хизер, а она не может решить, сказать ему или нет. Как ей вернуть его, если она не скажет? А если Хизер скажет и Джон вернется к ней, как она узнает, что он руководствовался благородными побуждениями?

После бесплодного трехчасового блуждания по замкнутому кругу у Изабелл разболелась голова. Она пробормотала несколько утешительных слов и внесла свою лепту: Забудь сейчас о бизнесе! Позвони ему! Скажи, что у тебя будет ребенок! Что еще можно было посоветовать?

Скребя когтями ковер перед лифтом, Марни тихонько повизгивала. Двери открылись, и она буквально втянула Изабелл в кабину.

— Ты плохо вела себя, — укоризненно сказала Изабелл. — Не знаю, что с тобой сделалось. Подняла такой шум. И изорвала газету Хизер.

Собака моргнула.

Вскоре лифт доставил их в холл. Марни — восьмикилограммовый терьер с жесткой шерстью белого, черного и коричневого окраса — бодро гарцевала на поводке, подрагивая коричневыми ушами, принюхиваясь черным носом и позвякивая жетончиками. Темные глаза внимательно оглядывали роскошный холл здания, в котором жила Хизер.

Изабелл не переставала восхищаться неиссякаемым энтузиазмом своей собаки и ее бескомпромиссным отношением к жизни. Жаль только, что Марни никогда не чувствует угрызений совести, поэтому бранить ее бесполезно, а сердиться — бессмысленно.