Измаил, декабрь, 1790 г.

Ротмистр Воронежского гусарского полка Александр Самарин очнулся утром после боя во внутреннем помещении Красной мечети Измаила. Тусклый свет не мог пробиться через закопченные окна, и в первый момент ротмистр подумал, что на дворе глубокая ночь. Через минуту, привыкнув к темноте, он начал различать силуэты лежащих вокруг тел. Слева, в малиновых рейтузах Воронежского полка, накинув на плечи тулуп и привалившись к стене, дремал на седле его денщик Семен Каратаев.

«Жив, черт подери!» — подумал Самарин.

Последним, что он запомнил, была сабля налетевшего сзади татарина из ханской стражи Каплан-Гирея. Сабля неотвратимо опускалась ему на голову, а он не мог ни защититься, ни увернуться в тесном переулке у постоялого двора.

«Вот и все», — подумал тогда Самарин и удивился, как медленно опускается сабля.

— Семен, — позвал ротмистр, подняв голову. Резкая боль пронзила затылок. Раненый на минуту потерял сознание. Денщик, вскочив, принялся поправлять повязку на голове офицера:

— Александр Антонович, ваше высокоблагородие, вам нельзя вставать.

— Как же я жив-то остался? — спросил пришедший в себя Самарин. — Мне же голову ханец с полного замаху раскроил!

— Это их благородие корнет Бутович, за него молиться должны. Дотянулся до поганого и ударил сбоку по руке. Вот сабля плашмя и скользнула. Бог милостив.

— А Ванька живой?

— Царствие ему небесное, зарубили корнета. Там татар сабель тридцать было. Как турки табун вдоль улицы пустили, гренадеры назад сдали, и крымцы через постоялый двор на ров пошли. Если б не мы, то и прорвались бы. Больно люты были. Да и то сказать, ханцы, ханскую печать с казной спасали.

— С казной?

— Два кованых сундука. Один с деньгами. Немецкие талеры. И печатью. Другой с посудой золотой. Вся в каменьях.

— Надо полагать, ты своего не упустил?

— Да десяток монет-то всего и досталось. Полковой командир наш, Иван Федорович, приказали на всех поделить, кто в живых остался.

— Врешь небось, рожа…

— Как можно! Вот и вам на память презент достался. Кубок византийской работы и сабелька ханская для папаши вашего.

— У нас этих сабель в имении — вешать некуда…

— Попейте взвару, гречанки местные принесли. Говорят, из трав целебных.

Самарин сделал два глотка, голова закружилась, и ротмистр впал в забытье.

Москва, весна, 2005 г.

Андрей Степанович Сазонов принимал в своем кабинете старого знакомого — Николая Викентьевича Раздольского. Кабинет находился в здании Министерства культуры в Китай-городе, и его хозяин, член Комитета по культуре Государственной думы, бывал здесь только по четвергам. Раздольский занимал какой-то пост в Дворянском собрании Москвы. Какой именно — Сазонов не помнил, так как эта сторона деятельности приятеля его нисколько не интересовала.

— А ты молодцом держишься, — похвалил Сазонов Раздольского. — Сколько мы с тобой не виделись?

— Уже семь лет, Андрей. Да ты не бойся, я ничего просить не буду. У меня предложение. Деловое.

— Предложение? Давай.

— Ты знаком с этой вещью? — Раздольский вынул из кейса большую цветную фотографию и распечатку описания.

Сазонов осмотрел фотографию и внимательно прочел распечатанный текст.

— Помню, как же. Сабля Чингизидов из коллекции Уваровых. Что, нашлась?

— Нашлась. Она и не терялась. После революции попала к племяннице жены Уварова. Та ее прятала, потом дети прятали. А нынче ко мне ее правнучка пришла и просит помочь продать. Это же целое состояние.

— Да уж. Родовая реликвия Гиреев.

— Вот смотри. Я навел все справки. Здесь предварительная оценка эксперта аукциона «Сотбис». Ты его должен помнить. Извольский Веня.

— Извольский? Уже эксперт? Надо же, как люди растут. Эксперт фирмы «Сотбис»… Звучит! А тут сидишь в этом болоте. — Сазонов широким жестом обвел рукой обитый деревом кабинет.

Раздольский вслед за Сазоновым окинул взглядом дубовые панели, коротко вздохнул и продолжил:

— Сабля фигурирует в основных каталогах. Как утерянная. Опубликована фотография, дореволюционная. Так что экспертизу сделать будет нетрудно. Да и вещь известная. Есть десяток описаний. В общем, Извольский считает, что, учитывая известность и уникальную историческую ценность, на аукционе лот можно выставить на восемь — десять миллионов долларов.

— До аукциона еще дожить надо, — философски заметил Сазонов.

— О том и речь. О сабле никто не знает. Кроме меня и владелицы. Даже ее родственники не знают. Бабка, когда умирала, только ей открылась. Ты третий. Помоги ее продать. У тебя же есть связи. Ты знаешь, как это делается.

Сазонов помолчал. Он понял, какие связи имел в виду Раздольский.

— Сколько она хочет?

— Семьсот пятьдесят тысяч. Это уже с моими комиссионными. — Николай Викентьевич внимательно наблюдал за реакцией хозяина кабинета.

— Экспертиза? — вопросительно посмотрел на гостя депутат.

— Разуваев в среду, в семь вечера, нас ждет.

— Хорошо. Буду.

— Только, Андрей, не обижайся, приходи один.

— Ну какие обиды?

— Так что, берешься?

— После разуваевской экспертизы дам окончательный ответ.

— Хорошо. — Раздольский еще раз осмотрел кабинет Сазонова. — А тут у тебя тихо.

— Тихо. Я сюда из Думы убегаю отдохнуть.

— Ну что ж, до среды, — Раздольский поднялся.

— До среды. Бумаги и фотографию я оставляю.

Приятели пожали руки. Депутат вернулся к столу и набрал номер:

— Толя, это Сазонов.

— Да, Андрей Степанович.

— Мне нужно встретиться со Славой.

— Со Славой…

— Да-да, с тем самым.

— Когда?

— Завтра вечером.

— Хорошо, Андрей Степанович, я перезвоню.

Преуспевающий бизнесмен Вячеслав Львович Корнеев, в определенных кругах известный как Корень, сидел в подвале на Пятницкой напротив депутата Сазонова, и настроение у него было самое препаршивое. Он знал, что он в долгу у Андрея Степановича, и прекрасно представлял, какие услуги потребует тот в счет этого долга. У него накопился достаточный опыт по оказанию услуг депутату, так что он имел полное основание предполагать, что эти услуги будут носить ритуальный характер. А ритуальных услуг успешный бизнесмен Корнеев старался избегать.