* * *

Наши дни.

Москва.

Иван Репьев, бармен кафе «Урания»

Когда женщина неожиданно умирает прямо за столиком твоего кафе, это наводит на подозрения.

Но когда этой женщине под восемьдесят, ничего особо странного в этом, согласитесь, нет.

Хотя жалко, конечно.

Странно другое: почему, едва мы сообщили об этом факте в полицию, поведав, разумеется, о ее фамилии-имени-отчестве (из документов в сумочке) – Кудимова Валерия Федоровна, – к нам в кафе нагрянуло такое количество людей в штатском, какого я никогда в жизни не видел.

И это были не менты.

Они собрали у всех нас паспорта, общаться друг с другом запретили.

Двое строгих штатских принялись просматривать записи с видеокамер. Двое других устроились в кабинете директора и всех по очереди стали тягать на допрос. А третья парочка беседовала с персоналом за одним из дальних столиков.

Меня стали опрашивать первым. Не случайно: я все время на арене. И столик, за которым сидела старушка, расположен в поле моего зрения – хотя он и самый дальний от меня. Поэтому хоть краем глаза, но я почти все время видел, что там происходит.

Я им, ребятам в штатском, все без утайки рассказал. Итак, сначала эта старая тетя, покойница, которую от нас увезли прямо в морг, сидела с молодой девчонкой. Они пили капучино и разговаривали. О чем – я, конечно, не слышал. Но девчонка-собеседница, сказал я им, была похожа на иностранку. Точнее даже, конкретно на американку.

Они сразу схватились: с чего я взял. Я им поведал о своих соображениях – заранее для себя продумал, как объяснить, почему я решил, что девчонка – экспатка: во‑первых, она была толстоватой и, главное, не сильно за собой следящей. Наша бы в таком прикиде в кафе на Кутузовском сроду не поперлась: изъеденный маникюр, босоножки без каблуков, ноль макияжа. Русские кадры – они всегда помнят, что к ним в любой момент может подскакать принц на белом коне. А этим все пофиг. Они, америкоски, всегда разделяют: сейчас я иду с подругой встречаться или, там, работать, или на экскурсию. И тогда мне плевать, как я выгляжу. И всем вокруг должно быть совершенно фиолетово. А если я собираюсь на свиданку или отправляюсь вечером снимать в бар мужика – вот тогда я сделаю причесон, лицо наштукатурю, чулочки со стрелками надену.

Эти двое (из ФСБ они, что ли?) внимательно выслушали мои построения, один чего-то даже в блокнот чирикнул. А потом я им и говорю: «А, главное, почему я решил, что она американка, – когда она к столику своему мимо меня проходила, по телефону разговаривала по-английски, и явный она была нэйтив спикер, причем говорила конкретно с американским акцентом». Они сразу прицепились: откуда это я отличаю штатовский акцент от любого другого? А я: потому что говорила она так, что непонятно ни фига, одно бурление: мур-мур-мур да бур-бур-бур. Но допрашивающие оказались въедливыми ребятами. Говорят мне: а у тебя-то самого как с языком? Может, иностранка с австралийским акцентом говорила? Или, допустим, валлийским? И тогда я им довольно точно продемонстрировал Australian accent, они даже посмеялись. А потом American accent. «Ну, ты артист», – сказал первый, вроде как восхищенный.

Дальше я им рассказал, что просидели старушка с этой американочкой минут тридцать-сорок. Заказали только по бару: одна латте, а вторая – капучино с корицей. О чем конкретно они трындели, я не слышал. Равно и на каком языке. Но, по виду, беседа была мирной и доброжелательной.

– Кто-нибудь из них другой особе что-либо передавал? – спросил первый.

– Или, может, в кофе что-то насыпал? – перебил второй.

– Не знаю, – ответил я, – не видал ни того, ни другого. – И продолжил свое: – А потом американочка ушла, первой. И старушка вроде засобиралась. Подозвала Маринку-официантку и попросила счет.

– Платила за все пожилая гостья? – специально уточнил первый.

– Да, и иностранке это, похоже, понравилось. Она удалилась, и тут к покойнице подсела, как специально, другая молодая девка. Я даже подумал, – говорю им, – в первый момент, что эта тетенька старая – преподша, и она здесь зачеты принимает. Хотя, с другой стороны, какие могут быть зачеты у американки? Вот со второй особой, – заметил я, – разговор у пожилой леди пошел иной. Эта вторая девка на старушку в буквальном смысле наседала. Что-то требовала от нее. Что-то резкое прямо в лицо бросала.

– А что конкретно, вы слышали?

– Нет, – говорю.

– А как же вы можете судить, что – резкое? Что она, как вы утверждаете, в лицо обвинения бросала?

– Кому, как не вам, знать, – усмехаюсь, – что язык тела, жестов и мимики является не менее, а порой гораздо более информативным, чем вербальное общение. – Иногда я люблю что-нибудь такое отмочить, псевдонаучное, чтобы собеседники под стол попадали. Особенно в разговоре с подобными истуканами без ч/ю, то есть чувства юмора.

Они переглянулись и давай меня вопросами закидывать. Долго ли длилась их беседа? Хорошо ли я рассмотрел эту русскую девчонку? Видел ли ее раньше? В какой момент она пришла в бар? Где сидела, пока покойная разговаривала с американкой? Могла ли слышать их беседу? Сразу ли после ухода американки подошла к столу погибшей? Как они поприветствовали друг друга? Что она сказала на прощание? Может, эта вторая, русская девушка, когда уходила, коснулась чем-то этой старушенции? Уколола ее, допустим? Или опять-таки в кофе ей чего влила?

Я им отвечал следующее: «Девчонка эта, русская, как специально, на контрасте с предыдущей гражданкой, выглядела прекрасно. Хорошая прическа, легкий макияж, маникюрчик, каблучки. Не стопроцентная красавица, не лялька какая-нибудь, но весьма эффектная. И такой у нее – огонь, типа, в глазах. Не снулая какая-нибудь. Я бы с ней с удовольствием пообщался неформально. Нет, раньше я ее никогда не видел, ни у нас в кафе, ни где бы то ни было еще, и вообще у меня почему-то создалось впечатление, что она не москвичка. Приезжая. Почему, не знаю. Может, потому, что по жизни менее суровая, чем столичные штучки, более открытая. Так мне показалось. Ничего она старушке в кофе не подливала и никакой ей укол зонтиком не делала. Поговорили они, довольно резко, а потом девушка ушла, причем раздосадованная. А старушка за столом осталась. После чего, минут через пять, вижу я: бабка эта все сидит, не шевелится, и головенку набок повесила. Я Маринку, официантку, тут подозвал и говорю: пойди-ка, посмотри, твоему клиенту нехорошо. А Маринка через минуту ко мне прибегает, глаза вытаращила: че делать?! Тетенька эта, по ходу, умерла!

На следующий день

Смерть в кафе на Кутузовском на следующий день обсуждали в настолько высоком кабинете, что в него, казалось, никак не может долететь смерть столичной старушки.

Докладывал мужчина лет сорока пяти, одетый в щегольской костюм с шейным платком, заметно обрюзгший, и все называли его «товарищ подполковник». Товарища подполковника мог бы узнать бармен Репьев, потому что именно он распоряжался оперативниками, прибывшими в кафе «Урания» по случаю скоропостижной смерти пожилой гражданки Кудимовой Валерии Федоровны. Слова лились непринужденно, однако к докладу явно тщательно готовились – об этом можно было судить хотя бы по тому обстоятельству, что на подмогу говорящий призвал технические средства, которые транслировали на экран необходимые схемы и фотографии.