Многие жаждут свободы. Большинство не знает, что с ней делать.

Я была абсолютно независима. Личная жилплощадь и стартовый капитал нерастраченных средств — основа новых авантюр. Я могла уволиться, уехать на моря и наслаждаться самостоятельной жизнью. Теоретически.

Давнишнее расставание с Леонидом выглядело как целиком и полностью провальный акт дешевого спектакля.

— А вдруг это судьба?! А вдруг у меня никогда не будет парня?! Кому я нужна в свои двадцать с хвостиком лет! — вдохновенно ною на плече у папы, не стесняясь сморкаться прямо в наглаженную рубашку выходного дня.

— Если такая судьба, пусть идет мимо, — отмахивается папа, стоически перенося откровенный идиотизм.

Мой разум затуманил страх одинокой старости, маниакальная боязнь, будто Леонида немедленно приберут к рукам, а он воспрянет духом и переродится, засияет аки медный грош и станет лучшим мужчиной на земле. Жалко ведь добро отпускать. И я рыдала дальше. Я выливала свое дерьмо всем подряд, замыкалась, а потом лила заново. Over and over again. Мне казалось, я одна такая уникальная с разбитым сердцем и к чертям собачьим расх*яченными мечтами. Другие люди просто не умеют так любить, а тем более страдать.

Теперь сидя на краю обрыва, я отчаянно пыталась рассмеяться или заплакать, проявить эмоции, которые разом иссякли. Я прекрасно сознавала, что настоящая судьба уже свершилась, что никогда в жизни меня не потянет с подобной силой к другому мужчине, что люблю его всем сердцем, но моя любовь, первая, истинная, отличная от скупой привязанности к Леониду, никому не нужна. Да, не хотела обманываться, не желала мечтать. И все же обманулась, размечталась, доверилась. Кому?

В мое сердце разрядили несколько обойм свинца, но я не чувствовала боли.

Переступаю порог квартиры. Помню, как сюда заходил ОН. С гигантскими пакетами, причем учтена каждая мелочь, включая средства интимной гигиены. Шагаю на кухню, включаю чайник. Здесь мы завтракали вместе каждое утро. Почти каждое утро. Он готовил мне кофе в этой самой чашке, голубой с белыми цветочками, сидел на этом самом стуле, улыбался и сверкал горящими глазами. Звонит мама, потом передает трубку бабушке. Говорю с ними абсолютно спокойно. Они не оставляют попыток вразумить блудное чадо, не догадываются, что конфликт исчерпан. Сахара не надо. Пью горький кофе, успокаиваю родственников, наслаждаюсь блаженной тишиной внутри. Когда беседа завершена, отправляюсь принять душ. Помню ремень, мягко обившийся вокруг моего горла, холод металла на запястьях, прикосновения умелых пальцев, за которые не жалко душу дьяволу продать.

Столько всего помню, столько всего связано с тем, кого мне страшно назвать. Вдруг сорвусь? Надо дотерпеть до пятницы, тогда и порыдаю всласть. Совсем необязательно, чтобы мои опухшие глаза стали достоянием общественности. Больше не хочется изливать душу всем подряд по обширному списку. Пусть случившееся останется между мной… и мной. Закрытый клуб, куда нет доступа остальным игрокам. Частная собственность. Не влезай — убьет.

Иду в спальню, ложусь, закрываю глаза. Постель пропитана им, не просто воспоминаниями, запахами, мечтами. А им, настоящим.

Можно выбросить мебель, высыпать кофе в мусорный бак, разбить чашки, продать квартиру, где в каждом уголке томятся моменты прошлого. Вполне реально забыть, пусть не полностью, но стереть яркость, затаскать до дыр, не ощущать излома, понять и принять. Хотя нет. На самом деле, нереально. Разве получится выбросить из памяти человека, дыхание которого отражается в ударах твоего пульса?

Мое сердце упрямо функционирует, оно не даст ни забыть, ни стереть. Господин фон Вейганд продолжает жить, его касания осязаемы, его губы на моих губах, а сам он глубоко внутри. Слишком глубоко, чтобы исчезнуть.

И только тут меня по-настоящему пробирает.

Подбрасывает и тянет вниз. Сверло дрели вибрирует, погружаясь в спинной мозг. Иголки вонзаются под ногти. Тысячи сверл, миллионы иголок.

Знаете, настоящая боль не приходит сразу. Она выжидает момент, когда ты останешься наедине с темнотой, и лишь тогда вгрызается в глотку. Падальщик, веками собирающий дань с наших бед.

Интересно, что ощущают боги, когда их Вселенная погибает. Еще интереснее выжить во Вселенной, если бог исчез. Спадают оковы, рушатся запреты, больше ничто не в силах удержать твою волю в плену, ты властен принимать решения, и ты, наконец, свободен.

На краю обрыва я отчаянно продолжала взывать к тому, кто больше никогда не вернется. Я не хотела свободы. Желала стоять на коленях, в цепях, без прав. Ведь это удобно — не принимать решений, покорятся чужой воле, отключиться и плыть по течению.

Атеист скажет, что бога нет, а если есть, то он жесток, раз позволяет людям страдать, погибать, измываться друг над другом и толкать мир в пропасть.

Я скажу, что бог справедлив, ибо учит нас думать, позволяет выбирать и наблюдает со стороны. В конце концов, правильный путь — это тот, которого ты не стыдишься. И кто, кроме тебя самого, должен отыскать верную тропу среди мрачного лабиринта ложных?

***

Не знаю, насколько хорошо мне удавалось справиться с поставленной задачей. В тот вечер я напилась до бесчувственного состояния, чтобы подвязать истерику. Пила виски, отказываясь от каких-либо разбавлений, и отключилась в районе пола, хорошо хоть на уютном коврике. А дальше… дальше было только хуже. Маниакальная активность толкала меня на самые невероятные умозаключения и поступки.

Знаете, эту набившую оскомину фигню про «время лечит»? Ни хрена оно не лечит. Впрочем, хрен может и лечит, но меня что-то совсем никак.

Я пыталась забыться в алкоголе. Текила, самбука, абсент… водка с шампанским, бехеровка с ним же. Вино и вина. Прекрасное утро — трясущиеся руки шарят по корзинке с лекарствами в поисках мощного сорбента, нежно-зеленый цвет лица и губы мертвеца, спасительная прохлада унитазного ободка и равнодушное журчание воды в бачке. Всем все равно плевать на мои проблемы.

Я пыталась забыться в новой любви.

— Не безрыбье и поп — шансоньетка, — вздыхал папа и опасливо крестился, когда я с убийственно-серьезными намерениями демонстрировала фото очередного потенциального жениха.

Алкоголизм и беспорядочные половые связи не принесли у(с?)покоения моей мятущейся душе. Поэтому прошу запротоколировать в протоколе, что абсент весьма опасно мешать с… ладно, забудьте.

Это все как-то в один день прошло. Как? Не знаю, как-то так само собой вышло, что я поняла: фон Вейганд не приползет ко мне на коленях, напевая «Ты одна, ты одна такая…».

Но лучше когда все идет по порядку, поэтому прямо сейчас я собираюсь поведать вам невероятно скучную историю о допросах, лесбийских забавах, глистах, алкоголизме (ничего не могу с собой поделать) и беспорядочных половых связях (потому что куда же без них?)