Женя Т

Мама, или Самое настоящее письмо на Земле

Все имена, герои, локации выдуманы, любые совпадения случайны. Бэйзд он э фолс стори. У автора просто разыгралась фантазия, и он точно не рыдал, как больной придурок, над каждой главкой.

ноябрь, 2022

Мам, привет.

Между нами не сотни — тысячи и десятки тысяч — километров. Подо мной стучат колеса большого автобуса, я на высоте в 2200 м над уровнем моря — а море тут где-то Карибское.

Она разноцветная, грязная, бедная, шумная и улыбчивая — эта Мексика. Здесь не бывает снега, и новогодняя атрибутика смотрится инородно, грубо, потешно. Здесь дома украшены не только электрической синевой и пушистым канареечным, но еще округлыми, будто теплыми, оградами, заборчиками, да и все формы какие-то добрые, будто и впрямь тебе улыбаются в своей приветливости. Есть дома, сплошь выложенные изразцами с местными орнаментами, есть с чарующими, неровно выкрашеными в ультрамарин резными дверьми, есть с шаткими, уставленными зеленью балконами.

Пальмы повсюду! И не такие хиленькие, как в Сочи или в Тивате, тут огромные, мощные столпы, которые того и гляди задавят, не заметив тебя, муравьишку-человека… И всякие плоды под ногами валяются, на деревьях висят — для нас, недоевших россиян, будет кощунством пройти мимо и не подобрать какой-нибудь еще зеленый апельсин.

Говорят на испанском — словно поют что-то быстрое, веселое, ни слова не вычленить, но растянувшихся и упершихся в ямочки на полных щеках губ достаточно, чтобы понять, о чем с тобой толкуют. И зубы, мам! У них у всех зубы какие-то очень белые! Прям как моя зависть.

А я тоскую, мама. У меня внутри проносится студеный ветер приморской зимы, дешевое просекко из сетевого магазина, слегка подопухшая семья за первоянварским столом, черный чай без сахара. Знаешь, я, наверное, до боли замучила тебя своим нытьем — то одно, то другое. Вынуждена воплощать мечту — и я счастлива быть здесь и делать, что делаю, но, я знаю, ты понимаешь, лейтмотивом щемящая и прижимающая к стене глухая боль.

Виктор говорит мне, что чувствует тревогу, страх — они стали спутниками нашими в последние полгода, это верно. И еще вину за наше государство, как будто мы причастны — а, ну да, мы причастны — к всем этим прямым и косвенным убийствам. А у меня вот тоска красной ниткой. И мы не знаем, куда от этого спрятаться — даже в Антарктиду от них не уехать. Ни один континент не вынесет такого в нас. Имеем ли мы право быть счастливыми?..

Между тем, мы счастливы друг с другом. Помнишь, с каким смущением я рассказывала тебе о нем? Он удивительный. Вместе что-нибудь выстроим.

Мам, я хотела сказать спасибо тебе за то, что не осудила. Да я, конечно, знала, что не осудишь и примешь меня всегда, но… Время такое, что ни в чем нельзя быть уверенным. А впрочем, ложь все это. Я всегда уверена, в том, что ты меня примешь, что бы я ни сделала, куда бы я ни уехала.

март, 2004

Ты плачешь? Что случилось, мам? Я подхожу к тебе и беру за руку. Почему ты плачешь, мамочка, почему ты подходишь к окну и смотришь в него так? Утираешь своими широкими и сухими ладонями с острыми пальцами впалые скулы?

Знакомый с работы погиб на войне?..

Бедная мамочка. Я обнимаю тебя, а ты гладишь меня по голове и горько плачешь.

…октябрь, 2010

Должно было пройти 6 лет, чтобы из писем твоего старшего брата — моего дяди Александра — я узнала о том, что в этот день на самом деле погиб другой твой брат — Артур, которого я и не видела никогда.

Я подняла взгляд от письма, собранного из размашистых скачущих строчек с пропущенными словами с пропущенными буквами, нечитаемыми местами, закапанными слезами, от письма, заполненного болью и непониманием, смятением и нежеланием, неспособностью помыслить, что это может случиться наяву…

Господи. Мама. Не так я обнимала тебя тогда. Бедная-бедная моя любимая мама.

февраль, 2004

Ты ненавидишь меня. Ты сама так сказала. Наверное, тебе жаль, что я родилась. Я тоже себя ненавижу, хоть в этом мы с тобой похожи. Мне очень грустно от того, что я до дрожи боюсь тебя, боюсь твоего голоса, твоих раздувшихся ноздрей, сужающихся глаз. Лучше бы меня не было — на этой планете все равно нет ни одного человека, которому нужно было бы мое присутствие.

ноябрь, 2009

Мне 13, ношу исключительно черное — поклялась себе, что если вы с папой разведетесь, я стану готкой. Так себе ультиматум, если честно. Под бывшим некогда твоим черным лонгсливом с темно-розовой отделкой на груди прячется зияющее пятно лишая, сантиметров так в 10 в диаметре, идеально ровный круг, будто солнечный диск вот-вот зайдет за горизонт. Никто, конечно, об этой неприятности не знает — я молчу, ото всех прячу. К слову, не похоже на меня, да, мам? Тебе я люблю рассказывать о своих болезнях — а ты любишь ставить диагнозы и назначать лекарства, которые в 85 % случаев оказываются очень даже полезными.

В тот раз я почему-то смолчала, и сейчас вспоминаю какое-то наслаждение от того, что у меня что-то темное жутковатое разрастается на моей коже. Я, понятия не имея, что это самая банальная подростковая инфекция, думала: «А что если она меня всю захватит, и я наконец умру?» Меня забавляла и радовала эта мысль — своею легкостью и, не буду душой кривить, драматичностью.

Сейчас-то я знаю, что организму просто лень противостоять лишаю тогда, когда он и так херачит без остановки, пытаясь справиться с эмоциональным напряжением и стрессом — иммунитет ослаблен бесконечной борьбой. Бедный иммунитет.

И я помню, как он прошел: однажды утром посмотрела под свою черную футболку — ничего. Чисто. Ты поцеловала папу, когда он уходил на работу.

Кстати, именно в 13 меня разбила первая дереализация и потом деперсонализация. Подробно об этом эпизоде я рассказала в книге «Мой батискаф» в «Истории 6. Агния», но слегка видоизменю для тебя форму и продублирую тут.

Кажется, осень, каникулы. Моя кровать стояла параллельно окну, застеленная ярко-оранжевым пледом. На ней я сидела, читала что-то, щелкая изюмом в разноцветной сахарной глазури. Отложила книгу, прикончила