Моим товарищам по

Движению,

живым и павшим,

посвящается

Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает.

Что посеет человек, то и пожнёт: сеющий в

плоть свою от плоти пожнет тление;

а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную.

Послание к галатам святого апостола Павла Гл. 6, ст.7-8

Напоминают горы — горы

Напоминает море — море

Напоминает горе — горе

Одно — другое…

Чужого горя не бывает;

Кто этого признать боится -

Тот или убивает

Или готовиться в убийцы

К. Симонов

Ceterum censeo Carthaginem delendam esse!

Марк Порций Катон

Слынчев Бряг, 12 декабря 2003 года

Шумел прибой.

Море, непрерывно набегавшее на берег бесконечными свинцовыми, серо-стылыми волнами, украшенными по гребням белёсой рваной пеной — было в этот ранний час свободным, бескрайним и безбрежным, как в первый час творенья. Ни один корабль не рассекал его волн, ни один человек не ступал на его берега — и лишь крикливые чайки тревожно перекликались над его покрытым рябью утренней зыби простором. От кромки уходящих в предрассветную дымку песчаных пляжей и до самого горизонта море, казалось, вновь стало такой же, едва пробудившейся, стихией, дерзкой и необузданной, какой оно было на заре времён; казалось, что оно вновь стало тем морем едва лишь рождённого мира, которое только готовилось создать в своём лоне великие античные цивилизации Финикии и Микен — и где-то совсем далеко, в голубоватой дымке грядущих веков и тысячелетий, ещё только смутно маячили в будущей его судьбе беспечно юные миры Эллады и Рима. У этого пустынного в этот предутренний час, беспечного и солёно-ветреного, свободного, как в первый день сотворения мира, моря опять всё было впереди — как будто не было за его плечами десяти тысяч лет человеческой истории…

В это студёно-промозглое декабрьское утро, стряхнув с себя унизительную роль развлекательного туристического бассейна, которую оно поневоле выполняло с мая по октябрь — это море снова стало свободной стихией новорожденного мира, ещё не покорённого человеком. Оно дышало пусть едва уловимыми в резком холодном воздухе декабря, но такими волнующе нездешними, пряными и терпкими, ароматами дальних стран; оно оставляло на губах привкус грозы, тревожило душу, бередило что-то неосознанное, таящееся в глубинах подсознания; как и сто, и тысячу, и десять тысяч лет назад — море опять звало в дорогу, манило непознанным отважных и пугало неизвестностью осторожных. Море, казалось, готово было дать шанс каждому случайному прохожему, оказавшемуся в этот ранний час на его берегу — забыть все его прежние заботы и хлопоты, отбросить в сторону все свои, ещё мгновение назад казавшиеся крайне важными, но вдруг ставшие никчемными, повседневные дела — и стать Его человеком, человеком моря — моряком, пиратом, торговцем или контрабандистом (или всем вместе, как это обычно и бывало в те давние времена, которые хранила в глубинах своей памяти поседевшая в тысячах бурь серо-стальная колыбель человечества). Солёные брызги и порывы яростного ветра звали смелых и безрассудных с головой окунуться в атмосферу тревожных рассветов и ослепительно ярких закатов, которыми можно насладиться лишь с качающейся палубы утлой галеры посреди зыбкого всевластья Океана. Колеблющихся же и недоверчивых Море едва слышно, негромким шёпотом прибоя, призывало разделить с ним свежесть утреннего бриза и бесконечность пробуждающегося мира, познать тайны мирозданья и рискнуть таким пустяком, как жизнь, — ради счастья проникнуть в его непознанные до сих пор тайны; и решительно невозможно было отвернуться от него в этот рассветный час.

На балюстраде пустынного в это декабрьское утро приморского кафе у гостиницы "Глобус", что в курортном местечке Слынчев Бряг недалеко от Бургаса, сидело двое мужчин — один, невысокого роста, в светло-сером плаще, мелкими глотками прихлёбывал кофе, второй, широкоплечий, в чёрной кожаной куртке — крутил в руках высокий стакан из-под минеральной воды, периодически наполняя его из пластиковой бутыли и выпивая налитую воду в три глотка. Кроме этой парочки, на балюстраде, съежившись в углу, дремала на листе картона, принесенном вчера сердобольным англичанином, уставшая дворняга, да иногда на трубы ограждения садились крикливые вздорные чайки — поэтому именно это место и было выбрано этими людьми для разговора.

Впрочем, их неспешная беседа, прерываемая неторопливыми глотками, вряд ли заинтересовала бы кого-то постороннего — тем более, что в этот ранний час они были единственными людьми на этой террасе. Тем не менее, они прекращали её всякий раз, когда трудолюбивый официант появлялся за их плечами, чтобы принести свежую порцию напитков и унести пустые чашки — что самому официанту казалось более чем странным. Впрочем, клиент всегда прав!

Когда на столике в очередной раз появилась дымящаяся чашка кофе — один из собеседников, оглядевшись вокруг и удовлетворившись увиденным — повернулся вполоборота и, едва заметно улыбнувшись, сказал:

— Что ж, не стану тебя томить. Держи! — И с этими словами, достав из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, протянул его своему собеседнику.

— Что это?

— А ты разверни, почитай. А главное — посмотри на фотографии. Тогда, может быть, лишние вопросы у тебя и отпадут…

Собеседник невысокого мужчины, развернув листок, несколько минут внимательно его рассматривал — а затем, немного побледнев, покачал головой и протянул:

— Мда-а-а, дела…

— Вот-вот. Теперь понимаешь, Саша, почему мы тебя в пожарном порядке сюда и отправили?

Крепыш молча кивнул, и над столиком на несколько минут повисла тишина.

Отхлебнув кофе и прижмурившись от удовольствия, невысокий прервал затянувшуюся паузу:

— Вот такие пироги, Одиссей. С той стороны дураков нет, это ты должен в первую очередь запомнить, как "Отче наш". С той стороны — чёткие профессионалы, знающие, где нужно рыть, чтобы дорваться до жилы. Я тебе скажу по секрету: когда на прошлой неделе нашему шефу его корешок эту бумагу предъявил — генерал нисколько не удивился. Чего-то в этом роде мы уже давно ждем, ещё с сентября позапрошлого года.

Крепыш удивлённо посмотрел на своего собеседника.

— То есть вы знали?

Невысокий отрицательно покачал головой.

— Не знали. Но предполагали. Видишь ли, сложить два плюс два — задачка, на самом деле, несложная. Посуди сам — в начале мая две тысячи первого года из будапештской тюремной больницы исчезаешь ты — причём бесследно1; а в сентябре из Берлина в Россию уезжает бывшая сотрудница некоей конторы, плотно занимавшаяся твоими негодяйствами на венгерской земле2 — и тоже исчезает без всяких следов. Поднять её досье и обнаружить, что барышня во времена оны училась с вышеуказанным злодеем по фамилии Леваневский — заметь, тебя они ищут под старым ником — в одном ВУЗе — проблем не составляет, как ты понимаешь. Узнать, что девушка навещала тебя в тюремной больнице — тоже не бином Ньютона просчитать. Стало быть — есть вероятность, что беглый каторжник Александр Леваневский и уволившаяся из БНД барышня Герда Шуман, в девичестве Кригер — чем-то могут быть связаны. Следовательно — если поискать в России немецкую гражданку Шуман, то очень возможно обнаружить возле неё разыскиваемого Интерполом международного террориста! Заметь — бумагу эту молодцы генерала Третьякова нашли случайно, у одного очень неаккуратного паренька. Работавшего, между прочим, на наших заокеанских заклятых друзей…