Марина Фурман

Отражения

Глава 1

Смелость — это не всегда рев. Иногда смелость — это тихий голос в конце дня, который говорит: «Завтра я попробую снова».

Мэри Энн Радмахер

Рано или поздно человек привыкает ко всему: к любой боли, несправедливости и потерям. Смирение и усталость со временем сглаживают острые углы, и те перестают терзать сердце, врастая в него навсегда. Ланн — человек только наполовину, а его вторая половина прямо-таки создана для того, чтобы переносить самые отвратительные условия и прекрасно с ними справляться. Может, поэтому он так и не смирился. Нечеловеческое упорство протащило его через несколько планов и бесчисленное количество земель, где солнце сияло для других и никогда — для него. Больше не нужно думать о времени, давно розданы все долги, и Перекресток Миров готов принять его, когда бы он ни вернулся со своей единственной просьбой — «Отведи меня к ней».

Но однажды он вернулся на Голарион, а Перекрестка за спиной не оказалось. Странно ожидать постоянства от порождения души Дрезенской Обманщицы, и все же за столько лет Ланн привык к нему, а теперь… Ни рычания демонов, ни хихиканья фей, ни песен Элизиума — только тишина и поросшие травой камни на дне разлома, а за разломом — Дрезен.

Город оказался совсем не тем вертепом, каким Ланн его запомнил. Пьяницы не составляли большую часть населения. Игорный дом был ровно один и представлял собой крепкую таверну, а не вереницу ярко украшенных особняков. Люди на улицах в основном были людьми, а не планарными путешественниками. А жизнь была жизнью тихого северного форпоста, для которого война закончилась десять лет назад.

Все, что осталось здесь от Пятого Крестового Похода — это песни о героях, которые победили полчища демонов, закрыли Мировую Язву и растворились среди тысяч других голарионцев. Никто не вспоминал ни красивого аазимара, ни жуткого гнома, ни помешанную на исследованиях лисицу, ни монгрелов, будто они здесь и не жили никогда, и не проливали кровь за этот город. Так что увидев мужчину наполовину покрытого чешуей с одиноким козлиным рогом, люди были склонны считать его очень странным тифлингом, а не живой легендой времен Первого Крестового Похода.

Чуть лучше народная память обошлась со святой праведницей — ей все еще возносили молитвы, но имя ее уже затерялось в молве.

Только командор Сайдири сохранила свое имя. Говорили, что после закрытия Язвы она вознеслась и встала в ряды ангелов Иомедай. Говорили, что сгинула, пытаясь спасти всех. И, наконец, говорили, что она еще здесь, бродит среди руин павшего Саркориса, следя за тем, чтобы раны этой земли не открылись вновь.

Найти хоть кого-нибудь, кто одновременно придерживался бы последней версии и имел доказательства, оказалось невозможно. Многие встречали на дорогах путешественниц, охотниц, торговок, но ни один не помнил лица командора, чтобы с уверенностью сказать, что это была именно она.

Будь трижды проклят келешидский обычай заматываться в тряпки по самую макушку! Разговаривая с друзьями и ближайшими соратниками, Сайдири стягивала платок к подбородку, но на улице носила его всегда. Тогда это казалось умным ходом, особенно для мастера ножей, что должен оставаться неузнанным, но сейчас…

Вольжиф не раз упражнялся в остроумии насчет привычки келешидских воров носить намордники, но Сайдири только смеялась в ответ и предлагала ему обсудить недостатки этой детали гардероба во время следующей песчаной бури. Или нашествия вескаворов. Или в облаке ядовитого газа. Или… Ворча что-то об “этих чокнутых песочниках”, Вольжиф обычно не слушал.

— Брось ты это дело, парень, — допивая эль, усмехнулся солдат, которого Ланн угостил в надежде найти хоть какой-то след. Седеющий мужчина по имени Самаэль в видавшем виды снаряжении оказался одним из немногих, кто жил в городе десять лет назад и служил под началом командора. — Легенды должны оставаться легендами, — сделав паузу, он добавил с нажимом: — а мертвые должны лежать в земле.

— Я слышал, у командора всегда находилась пара слов для тех, кто пытался объяснить ей, что она должна делать, — тяжело поднявшись из-за стола, Ланн взялся за сумку. — Повторять их я не стану.

— Охотник, да? — зацепившись взглядом за длинный лук, задумчиво протянул Самаэль и поднялся тоже. — Во владении Зимнего Солнца лучшие угодья в округе. Не пренебрегай гостеприимством Эрастила.

Ланн пожал плечами. Почему бы и нет? Так или иначе он не успокоится, пока не обойдет все земли, где когда-то цвела Язва. А затем весь Голарион, если потребуется.

* * *

Большая часть клана Зимнего Солнца покинула свои владения, когда Сайдири командовала крестовым походом. Осталось лишь несколько домов со стариками, которые отказались уходить, заявив, что родились здесь и здесь умрут. Тяжелые воспоминания их не пугали, у них давно не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Как же Ланн их понимал.

Сначала попросить ее послушать, как он читает во время привала, казалось хорошей идеей, но Ланн проклял все на свете уже через десять минут. Впрочем, сидящая рядом, страшно сказать, рыцарь-командор Пятого Крестового Похода невозмутимо чистила свои ножи и только изредка поглядывала в книгу. В нескольких метрах от них возлежал на своем спальнике граф Арендей, у костра возился Вольжиф, рыцарь преисподней изображал мебель чуть дальше, где-то на фоне тут и там мелькал рыжий хвост кицунэ.

— Коволе… — чертово длинное слово никак не давалось. — Коло… — Ланн вздохнул и сдался. — Проклятье, может, поможешь?

— Я? — Сайдири в удивлении вскинула брови, а затем пожала плечами, отчего волнистые, черные как смоль волосы выбились из-под платка еще сильнее, — Ладно… Корове… Кове…

Ланн стиснул зубы и захлопнул книжонку, Сайдири отшатнулась. Вот с чем с чем, а с реакцией у нее все в порядке, в отличие от чувства такта.

— Спасибо большое, — проворчал он, складывая книгу в сумку. — Огромное просто. Просишь помощи — получаешь насмешки. Прямо как в школе… чудесные воспоминания детства… как же я по ним не скучал.

Он метнул в нее тяжелый взгляд и передумал отводить глаза, потому что на ее лице было написано полное недоумение.

— Да с чего ты взял, что я читаю на общем лучше тебя? — нахмурилась она и подняла кинжал. — Келешидская письменность выглядит вот так. С тех пор, как я ушла, мне чаще приходилось договариваться и монеты считать, чем…

— О, — сказал Ланн, который