Она собирается выбраться на уик-энд к озеру Тахо. Только и всего.

Сидя в гостиной – одна рука сжимает ручку чемодана, другая лежит на косметичке, – она ждет, когда за ней заедут и отвезут на машине в аэропорт. Мебели в комнате немного – лишь небольшой, с кожаным верхом, журнальный столик, длинная итальянская скамья, она же и тахта, заслонка перед никогда не растапливавшимся камином да две складные скамьи, которые в лучах едва пробивающегося сквозь занавески солнечного света кажутся какими-то костлявыми и неказистыми. Тем не менее деревянный пол сияет – чуть раньше ее домработница Юнис натерла его до блеска, после чего перешла в спальню, где застилает сейчас постель. Закончив в спальне, Юнис отнесет в кухню грязные стаканы и тарелки, а перед уходом обязательно приоткроет в спальне окно – ровно настолько, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.

Ей уже не терпится поскорее уехать. Приглашая ее в «Cal Nova Lodge», свой отель на озере, Фрэнк сказал, что иногда нужно куда-нибудь выбираться, и с этим трудно было поспорить. Он обещал о ней позаботиться. Защитить от этих клоунов от киноиндустрии, которые донимали ее из-за съемок последнего фильма. Фрэнк присмотрит за ней и никаких условий выставлять не станет; он, наверно, единственный человек на земле, который может предоставить ей подобное убежище и которому можно довериться. Никакой прессы. Никаких студий. Никаких забот. Только ее обычный домик. И озеро, которое всегда приносит покой и умиротворенность.

Быстро (для полной уверенности) она проверяет все, что помогла собрать Юнис, – от одежды и косметики до ее таблеток. Но прежде чем еще раз пройтись мысленно по списку, она думает о том, что оставлено, что не возьмешь с собой. Не так уж и много. Дом почти не обставлен; купленная (по большей части в Мексике) мебель все еще стоит на поддонах в упаковочном пластике. К тому же в каждую из комнат приобреталось лишь самое необходимое, тот минимум, которого достаточно, чтобы сделать их функциональными. Она представляет, как когда-нибудь, в будущем, заезжий антрополог пройдется по дому, чтобы понять, какой жизнью она жила, и, найдя только осколки, сможет выдвинуть лишь невнятные предположения относительно некоей промежуточной культуры…

Бросив взгляд на часы, она встает и подходит к окну. Раздвигает шторы и смотрит вниз, на подъездную дорожку. На фоне ярко-зеленых кустарников и залитых солнцем пальм гостиная выглядит еще более мрачной. И оттого – еще более пустой. Как же ей хочется поскорее отсюда убраться!

Она окликает Юнис, спрашивает, не знает ли та, когда должна прибыть машина.

– Разве она уже не должна быть здесь?

– Должна вот-вот прибыть, – отвечает Юнис. Голос ее эхом разносится по всему дому, вместе с дребезжанием посуды, которую она уносит в кухню. – Время дня такое, что водитель может задержаться.

– Это меня и беспокоит. Так я и до аэропорта никогда не доберусь. На Сепульведа сейчас, должно быть, жуткие пробки!

Юнис выходит из кухни и останавливается в конце холла. Сняв «кошачьи» очки, протирает линзы передником.

– Это частный самолет. Мистер Синатра не допустит, чтобы он улетел без вас.

– Знаю, – отвечает она, и в голосе проскальзывают дребезжащие нотки. – Знаю. Просто…

– Все будет в порядке, – говорит Юнис. – Не стоит так волноваться.

Она снова надевает очки, и те ярко вспыхивают в темном коридоре. Юнис возвращается в кухню, повторяя на удивление твердым тоном, что тревожиться не следует.

Как же ей хочется поскорее оказаться на озере Тахо, подальше от всех этих драм и систем, утверждающих и поддерживающих ее существование в ипостаси Мэрилин Монро! Ей не терпится запереться в уютном домике, и пусть все ее тревоги испарятся над озером. Она знает, как можно ненадолго исчезнуть. Всю жизнь этим занималась. Нужно лишь правильно выбрать момент. Ведь есть определенные силы, которые только и ждут, чтобы нанести удар. И когда ты чувствуешь, что они на подходе, когда ты готова к прыжку, важно прямо перед столкновением, словно присутствуя при своей собственной, личной теории большого взрыва, оказаться в единственно верном месте.

В этом нет ничего сложного. По сути, все очень просто.

Когда она маленькой девочкой бывала в церкви, то подсовывала под себя руки, чтобы не снять ненароком одежду. С этим желанием она боролась всю сознательную жизнь. Оно преследовало ее даже во сне. Как искупление? Месть? Уязвимость? Или, быть может, потребность показать себя такой, какова она на самом деле?

В одном из отчетов ФБР о Мэрилин Монро, датированном 6 марта 1962 года, говорится, что объект «ощущает себя отвергнутым секс-символом».

Тебе следовало бы повесить его прямо над кроватью – лучше места не сыскать, но стены там голые, на них нет ни единой отметины, даже крошечного отверстия, а просить кого-то об одолжении тебе не хочется, потому что это твой первый день здесь, и все такое, и вообще – ты чувствуешь, что вряд ли когда-либо о чем-то попросишь, сколько бы дней здесь ни провела. Поэтому ты берешь тот номер журнала «Time» с Кларком Гейблом на обложке и прячешь под подкладку в своем чемодане – пусть будет там, и ты всегда, при желании, сможешь на него посмотреть. Этот журнал у тебя уже почти год, переезжает вместе с тобой из одного дома в другой. Журнал, вместе со многим другим, подарили соседи Годдардов, сказав, что уже прочитали его, но ты и сейчас не можешь представить, как у кого-то могло возникнуть желание расстаться с чем-то столь особенным. При мысли о том, что он всегда с тобой, что смотрит прямо на тебя, вскинув голову, с несколько озабоченной улыбкой, ты чувствуешь себя спокойнее.

С самого своего рождения ты моталась между двумя домами – матери и приемной семьи Болендеров; потом были Годдарды в Ван-Найсе, сиротский приют в Лос-Анджелесе, снова Годдарды – и вот ты здесь. А тебе ведь всего лишь одиннадцать! Но, возможно, оно и к лучшему. То, что ты в Комптоне. Неподалеку от Хоторна, где прожила дольше всего. Но чуть подальше от Норуолка и больницы твоей матери, в чем, быть может, есть свои плюсы – так она, по крайней мере, не нагрянет внезапно и не сделает ничего такого, чтобы тебя унизить. К тому же ты живешь в семье – с миссис Мартин, ее дочерью Олив и детьми последней. Когда тебе впервые сказали, что ты переезжаешь к миссис Мартин и ее семье, все называли твою двоюродную бабку не иначе как тетушка Ида. Но когда ты вошла в бунгало и увидела ее, стоящую решительно под свисающим со стены распятием, готовым, казалось, сорваться и повиснуть в воздухе над твоей головой, ты поняла, что никогда не сможешь обратиться к ней «тетушка Ида», только «миссис Мартин». И хотя она будет настаивать на том, чтобы ты называла ее именно так – тетушка Ида, – ты не сможешь пересилить себя и будешь обращаться к ней только как к «миссис Мартин».