1

В спальне генерал-аншефа графа Валериана Тимофеевича Лопухина стоял полумрак. Тяжелые шторы, закрывающие огромные, в рост человека окна, не пропускали ни единой полоски света — дневной свет был графу абсолютно противопоказан, как и сквозняк, который и вовсе мог послужить отправной точкой на тот свет. «Легкая простуда — и вы уже на небесах», — примерно так объявил ему доктор Сторль неделю назад вердикт консилиума столичных медицинских светил.

Валериан Тимофеевич нетерпеливо дернул висевшую над диванным столиком махровую кисть звонка. Тотчас раскрылись двери спальни, и на пороге возникла дородная фигура камердинера:

— Ваше сиятельство?

— Этот, как его, антиквариус Шлагбаум еще не пришел?

— Архивариус Штальбаум?

— Ну да, он самый, — проворчал граф, постоянно забывающий мудреную фамилию поверенного.

— Еще нет, ваше сиятельство, — ответил камердинер. — Как он появится, я вам немедленно доложу.

— Да уж сделай милость, — буркнул старик себе под нос.

Камердинер исчез, плотно прикрыв за собой дверь. Граф зажег ночничок, надел очки в золотой оправе, привезенные им некогда из заморского городка под названием Лондон, и раскрыл заложенный виньеткой толстый переводной французский роман. Граф Лопухин, сорок лет оттрубивший на благо Отечества и государынь императриц только в офицерских чинах, если и мог понимать и говорить по-французски, то читал с трудом. Некогда было практиковаться в чтении французских романов ни при Лизавете Петровне в бытность юным фендриком — следовало служить, ни при Екатерине Лексевне будучи в чинах — надлежало их оправдывать. И лишь теперь, когда целый сонм хворей уложил его в постель, старик потянулся к книгам...

Только граф раскрыл увесистый том, как дверь спальни приоткрылась и торжественный голос камердинера произнес:

— Их высокоблагородие господин надворный советник Осип Францевич Штальбаум.

В Петербурге человек по имени Осип Францевич Штальбаум был личностью весьма известной. Служил он в неброской должности архивариуса при Академии наук, имея дело с документами и древними манускриптами, владел ученой степенью магистра права и вел в столице частную юридическую практику, предпочитая дела запутанные, казуистические либо деликатного свойства, широкой огласке не подлежащие.

— Добрый день, ваше сиятельство, — с легким поклоном произнес надворный советник.

— Здравствуй, здравствуй, Осип Францевич! Проходи ко мне, только дверь затвори поплотнее. Ну, как наши дела? — нетерпеливо спросил граф, когда архивариус подошел ближе.

— Весьма, весьма, Валериан Тимофеевич, — отозвался Штальбаум. — Как здоровье ваше, позвольте узнать?

— Худо, брат, — посмурнел старик. — Лекари у меня каких только хворей не нашли. И сердечная астма, и грудная жаба вишь завелась, и-де, почечуй и признаки развивающейся сухотки.

— Сухотки? Вы, похоже, не очень-то ранее здоровье свое берегли.

— И-и, господин архивариус, некогда было — надлежало Отчизну блюсти и защищать. Теперь вот лежу, белого свету не вижу. И покуда я в уме здравом и памяти твердой, решил завещание надлежащим образом оформить. Читай, брат, что ты там в моей духовной прописал.

— «...имущество; дома в Санкт-Петербурге на Английской набережной, улице Гороховой и против церкви Святой Троицы и в Москве на улице Тверской; имения и вотчины Красная Горка в Пермской, Соколовка, Богородское тож и Золовка в Симбирской, Мокрая Пядь, Кириллово тож в Казанской губерниях и равно все доходы от оных получаемые завещаю внучке своей... Сентября 3 дня 1815 года», — дочитал завещание Штальбаум. — Осталось только вписать имя внучки и поставить вашу подпись. Как ее величают?

— В том-то и дело, что не знаю! — почти простонал граф. — В свое время отлучил я дочь от дома, — голос Валериана Тимофеевича стал набирать силу, видно, разбередили душу воспоминания о былых обидах. — Было за что! Наперекор моей воле пошла! Выбрала себе в супружники селадона армейского без гроша в кармане. Знала, что не дам родительского благословения, сбежала с этим пьяницей и игроком Сеславиным. Признать надо, красив был дьявол. Вот и не устерег ее... — Граф тяжело вздохнул, устало прикрыл глаза: — С тех пор как умерла для меня Машенька. Поначалу письма приходили — жег не читая. Позднее слух дошел, что дочку родила. Правда, не долго маялась, голубка, на этом свете — лет десять назад прибрал Господь. — Голос графа дрогнул, и он умолк.

Штальбаум, кашлянув, почтительно поинтересовался:

— А что господин Сеславин?

— Этот вражина в пух проигрался, да и пустил себе пулю в лоб — гореть ему вечно в аду! А вот что с дитем стало — не ведаю. В душе надежду лелею, что сеславинская родня, коя в Казани обретается, не оставила сиротку. Самого-то меня тогда гордыня да упрямство заели. А теперь кроме этой внучки нет у меня прямых потомков. Сродственников уйма, токмо не лежит сердце сей жадной своре отдать нажитое службой беспорочной. Да и виноват я перед Машенькой. Посему, — старик как-то хлипко потянул носом, — когда уже близок мой последний час, решил я отказать все свое состояние внучке, имени которой даже не знаю!

Граф часто заморгал глазами и умолк. Надворный советник, застыв в почтительной позе ожидал продолжения разговора.

— Я знаю, господин архивариус, — наконец произнес Лопухин, — что не так давно вы отыскали правомочного наследника покойного князя Лобанова. Знаю также, что ваши опытные помощники умеют держать язык за зубами. Я хочу, чтобы вы нашли мою внучку, составили бы о ней мнение и доложили мне. И если мнение будет лестным, мы впишем ее имя в завещание и я поставлю под ним свою подпись.

— А если оно не будет лестным? — осторожно спросил Штальбаум.

— Тогда не будет и сего завещания. Главное — мне нужна правда. — Граф устало откинулся на подушки. — Естественно, все надо сделать скрытно и быстро, по крайней мере до того, как меня приберет к себе Господь. Ну и, конечно, вам и вашим помощникам при любом исходе дела, будет выдано щедрое вознаграждение. Вы согласны?

— Согласен, — ответил архивариус.

— Деньги на дорожные расходы получите у моего управляющего. Желаю удачи.

Штальбаум поднялся и, почтительно поклонившись, направился к выходу. Дверь в графскую спальню была почему-то приоткрыта, хотя он точно помнил, что войдя плотно прикрыл ее. Но в голове уже роились мысли, порученного дела касаемые: кого и сколько человек посылать в эту далекую Казань, какие инструкции для них готовить. Размышляя над этим, надворный советник вышел из комнаты, не заметив, как кто-то, очень ловкий, шмыгнул за портьеры. Через минуту оттуда появился молодой человек и, уже не таясь, направился в сторону залы. Его шаги гулко раздавались в пустом коридоре, но их никто не слышал: ни сидевший в это время на кухне камердинер, ни старик дворецкий, ни старый граф в своей спальне, который лежал в постели, устремив невидящий взгляд в узорчатый потолок.