— Воспоминание о вашей улыбке будет согревать мое раненое сердце до нашей встречи, — совсем разошелся Самарцев.

Всеволожский осторожно, но решительно оттеснил приятеля и не мешкая сел в экипаж. Когда карета тронулась, он чуть слышно произнес:

— Не расточайте зря свое обаяние, этот человек вам не по зубам.

— Вы невыносимы, — так же тихо в ответ почти прошипела Полина.

А Варвара Апрониановна самозабвенно щебетала о том, как ее утомил этот променад по Кузнецкому, но тон щебетания был довольным и благостным, так как Всеволожский одарил Варвару Апрониановну пунцовым атласным тюрбаном и великолепной персидской шалью.

В этот вечер Полина долго не могла уснуть. Где сейчас Всеволожский? Она слышала, как накануне мужчины упоминали в разговоре меж собой о каком-то «яре», «цыганах». При воспоминании об этом острое болезненное чувство иглой кольнуло где-то внутри. Она задремала, и во сне ей виделись серые глаза, то напоминавшие расплавленное серебро, то холодные льдинки.

За окном стояла ночная темень, и мелкий осенний дождь с тихим шорохом стекал по стеклу. Неясный шум внизу спугнул ее беспокойный сон. Полина накинула шелковое матинэ, бесшумно прошла по коридору и остановилась у широкой лестницы, спускающейся в вестибюль. Послышались приближающиеся тяжелые шаги, мужской силуэт заскользил по стене в слабом колеблющемся свете. Укрывшись в нише за мраморной статуей какой-то греческой богини, Поля замерла, судорожно прижимая руки к груди. До нее донесся запах вина, смешанный с удушливым ароматом экзотических духов. Опустив голову, мимо прошел Сергей. Полина облегченно выдохнула, но тут сильные руки схватили ее, и она оказалась прижата к стене крепким мужским телом.

— Уж не сама ли легчайшая Психея поджидает меня во тьме ночи? — пророкотал над ней голос Сергея.

— Отпустите меня! — зашипела Полина, изо всех сил пытаясь вывернуться из стального кольца его рук. — Вы... вы... — Она судорожно перебирала в уме все известные ей оскорбительные слова, но ни одно из них не могло в достаточной мере выразить ее негодования.

— Ш-ш-ш... Ты разбудишь весь дом. Неужели такое милое эфирное создание может быть такой злючкой? Ш-ш-ш... — Сергей приложил свой палец к ее губам, и от этого простого жеста Поля замерла, ощутив теплую, чуть шершавую кожу. Вдруг внезапно ослабли колени, а руки сами собой ухватились за отвороты его сюртука. Она запрокинула голову и только и успела сдавленно прошептать:

— Не надо...

Что было дальше, она потом не могла четко вспомнить: его губы, нежно терзавшие ее и вливавшие сладкую мучительную истому в почти переставшее существовать тело, его руки, скользившие по волосам, плечам, бедрам, тяжелое дыхание, только чье, уже трудно было разобрать... Вдруг сквозь пелену и туман прорвалось чье-то деликатное покашливание:

— Кхе... кхе... Ваше сиятельство...

Они замерли. Сергей мучительно перевел дух и ответил почти обыденным тоном:

— Чего тебе, Никита.

— Вы вернулись? — робко прозвучало в отдалении.

— По-моему, это очевидно. Пошел вон.

Звук захлопнувшейся двери был ему ответом.

— Дьявол! — пробормотал Сергей, уставившись на Полину с таким изумлением, как будто только что очнулся от долгого сна. — Что мы делаем?

— Это что выделаете! — слабо возразила Поля.

— Примите мои извинения, Полина Львовна, — чуть холодновато, но учтиво ответил Сергей. — Но впредь не разгуливайте в неглиже по дому, у мужчин нервы не стальные. Или вы решили в охоте на женихов попрактиковаться? — сорвавшись с вежливого тона, подпустил он шпильку.

— Мерзавец! — полыхнула на него глазами Полина и стремглав бросилась в свою комнату. Ей вслед прозвучало насмешливое:

— А мне показалось, что вам понравилось...

8

Ежели вы желаете отдохнуть от трудов праведных или надобно вам подумать о чем сокровенном — ступайте на Пресненские пруды. Здесь, в тени вековых дерев, питаемых прохладною влагою, вы найдете и отдохновение, и покой, и мысли ваши потекут плавно и совершенно отлично, нежели бы вы находились на любой другой из московских улиц. В прудах тонут ненужные звуки, дышится легко, и вы чувствуете себя частицей всего, что вас окружает.

Особенно хороши пруды вечерами, когда закатное солнце золотит верхушки деревьев, и Воробьевы горы за Девичьим монастырем в ореоле умирающих лучей навевают некую священную благодать. Однако у молодого человека приятной наружности, спустившегося с моста и неторопливо шагающего по бережку первого пруда, мысли в голове были отнюдь не благостные. Одет он был в статское платье, но даже неопытный глаз мог различить в нем военного — либо находящегося в отпуску, либо совсем недавно вышедшего в отставку.

Дойдя до середины пруда, он опустился на скамейку и уставился невидящим взором на зеркало водной глади.

Восемь миллионов! В такую сумму оценивали знающие люди состояние графа Лопухина. Богаче его были разве что Всеволожские. И если завещание будет дописано, все достанется этой Сеславиной, выскочившей невесть откуда, как чертик из заморской табакерки. Несправедливо. Он воевал, был ранен, он — кавалер двух орденов, а тут нате вам: какая-то полунищая девица из глухомани получит все.

А Сергей... Он всегда был любимчиком Фортуны. С самого рождения. Ну почему именно ему повезло родиться в одной из самых богатых и знатных семей России? Единственным, чтоб тебя, наследником. Этому баловню судьбы в приживалах никогда бывать не приходилось, а ты стисни зубы и угождай капризам выжившего из ума старикашки. Да и красив, дьявол. Стоит ему лишь бровью повести, как дамы тотчас млеют. Даже французские пули-дуры облетали его стороной, берегли. Смел, конечно, хладнокровен. Но ведь и Кандид пулям тоже не кланялся.

Интересно, что связывает Адониса со старшей Сеславиной? Впрочем, и так все понятно. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы не заметить, что между этими двумя есть незримая связь. Вроде и не смотрят друг на друга, и почти не разговаривают, а искры вокруг них так и сыплют. А это хуже, нежели отношения дружеские, коим, дабы перейти в отношения любовные, надобно время. Тут бывает все очень быстро, и ежели оба поймут, что под неприязнью тлеет любовь, как раскаленная лава под тонким слоем пепла, — жди скорой свадьбы. А миллионы графа сделают тебе, Кандид, ручкой. И не надо тогда обольщаться, что можно будет скомпрометировать Сеславину в глазах дядюшки. За Сергеем она, как за каменной стеной. Да и дядюшка почтет за честь породниться с Всеволожскими. Нет, без душегубства, верно, не обойтись. Хорошо, что не в одиночку этот грех на душу взять придется.

Молодой человек вздохнул, зябко повел плечами.

«Уж лучше б ты, Адонис, утонул тогда, в тринадцатом, — с тоской подумал он. — Если бы не лошадь бедного корнета Сушкова, тебе ни за что бы ни выплыть. Но Фортуна, как любящая тетушка, не оставила тебя своими попечениями. Вынесла лошадка почти бездыханного к берегу Эльбы, а потом, уже на мелководье, подобрали французы, и один из офицеров отдал тебе свою шинель, чтобы ты не подхватил лихорадку. А ты и не думал этого делать, избежал даже легкой простуды, и через день опять был бодр и весел, несмотря на плен...»