Роковой день

Деревянный православный крест на могилке, поросшей высокой травой, на кресте фотография мальчика лет двенадцати, выполненная на керамике. Пригородное кладбище в раннее осеннее утро рабочего дня пустовало. Над этой пустотой неслось отвратное карканье ворон, будто изрыгалось из пожелтевших ветвей деревьев. На заросшей могиле – газета, бутерброд с ливерной колбасой, початая бутылка водки и пластиковый стаканчик. Женщина в длинном неопрятном плаще пришла помянуть сына. Слезы на глазах, черная косынка и пересохшие губы, произносившие только одно слово: «Сашенька». Голос хрипел. На вид ей не исполнилось и сорока, но опухшее лицо, мешки под глазами и измученный взгляд выдавали ее образ жизни. Когда-то она была красивой. Об этом напоминали благородные черты лица, большие карие глаза, черные брови вразлет, непокорная прядь волос, теперь уже седых. Стоптанные туфли, дырявые в нескольких местах колготки, словно их моль погрызла, этот кошмарный жеваный плащ… Но за бомжиху ее трудно принять – какая-то особая стать, осанка, посадка головы, гордый взгляд. Она все еще знала себе цену, хотя жизнь давно произвела переоценку и сбросила ее с пьедестала, где раньше было ее место.

Женщина налила водки в стакан и выпила не закусывая. Скрутила пробку из газеты, заткнула ею бутылку, сунула посудину в карман балахона, перекрестилась и ушла.

За воротами кладбища стояла небольшая церквушка. Женщина зашла в нее, наскребла мелочи, купила свечку и, поставив ее перед иконой, долго молилась. За ее спиной послышался тихий голос:

– Мама.

Она вздрогнула, но даже не оглянулась, подумала галлюцинации. Даже в церкви нет покоя.

Голос вновь повторил:

– Мама.

Женщина закрыла глаза, у нее защемило сердце. Она знала, в церкви никого нет кроме дремлющей старушки, торгующей свечами и картонными иконками. Трясущейся рукой достала бутылку из кармана, выдернула газетную пробку и сделала несколько глотков прямо из горлышка. Страшный грех, но всех ее грехов все равно не отмолишь. Гореть ей в аду, если он существует. Рая на земле она так и не нашла, зачем же мечтать о небесах.

– Мама!

Голос прозвучал отчетливо. Женщина резко обернулась. За ее спиной стояла девушка лет двадцати. Темненькая, миловидная, опрятная и тоже в черной косынке.

– Тебе места мало? Встань у другой иконы и зови свою мать.

– Я зову тебя. Почему ты не хочешь меня признавать?

– Потому что я не сумасшедшая.

Женщина направилась к выходу. Девушка нагнала ее на улице.

– Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу.

– Оставь меня в покое, девочка. У тебя не все в порядке с головой.

– Умоляю, пойдем! Ты сама все поймешь.

Женщина всмотрелась в лицо девушки. Она несчастна – по глазам видно. Может, пойти? Куда торопиться? В свою холодную трущобу?

– Что ты хочешь мне показать?

– Сама увидишь.

Девушка взяла ее за руку и повела обратно на кладбище. Женщина не сопротивлялась. Они прошли к богатому участку. Возле одной из могил девушка остановилась и показала на высокий черный мраморный камень. Художник-гравер постарался на славу. На камне красовалась женщина в полный рост, одетая в богатое вечернее платье. Надпись гласила: «Ксения Михайловна Краснопольская». Завидная могила, со дня похорон прошло пять лет, а она вся усыпана свежими цветами. Но подошедшую поразило другое, она увидела в Ксении себя, словно смотрелась в зеркало. Не сейчас, конечно, а лет пять назад, когда ни один мужчина не мог пройти мимо не оглянувшись.

– Прости, милая, но меня зовут Лилия Романовна Расторгуева, а не Ксения Краснопольская. На этом кладбище похоронен мой сын. Я не знаю, почему здесь, я недавно в этом городе.

– Я всегда знала, что ты жива, – будто не слыша ее, затараторила девчонка, глаза ее горели. – Ты не могла умереть. В этой могиле никого нет.

Лилия достала сигареты и закурила. Подумала: «Несчастный ребенок. Ходячее простодушие».

– Что ты от меня хочешь?

– Поедем домой. Я там ничего не меняла, все осталось так, как было при тебе. И все твои вещи целы. Я знала, что ты когда-нибудь вернешься.

Лилия не знала, что ей делать.

– Как тебя зовут?

– Все так же – Олесей. Почему ты не хочешь меня признавать?

– Кто носит цветы на могилу?

– Кроме меня некому. Я тут бываю три раза в неделю.

– Зная то, что твоя мать жива?

– Я не знаю другого места, куда носить ей цветы. Мне всегда казалось, будто ты придешь сюда и увидишь меня. Так оно и случилось. Ты пришла.

Лилии хотелось сказать грубость, но она сдержалась и лишь тихо прошептала:

– Не к тебе.

– Пойдем. Ты должна вернуться в свой дом. Он заледенел без тебя, твоего тепла и твоей улыбки.

– С кем ты живешь?

– Одна. И никого не привожу в дом. Ты мне не разрешала приглашать друзей.

– А они у тебя есть?

– Теперь нет. Мне не интересно с людьми, а им со мной скучно.

– И парня нет?

– Я ненавижу мужчин. Один парень как-то прижал меня на лестничной клетке, так я превратила его лицо в кровавое месиво.

Девушка показала свои руки. Узкие, изящные, с острыми длинными ногтями. Она выглядела очень ухоженной, но не пользовалась косметикой. Одета была дорого, со вкусом, но не ярко, придерживаясь серо-черных тонов.

– Ладно. Я поеду с тобой.

Олеся, как ребенок, захлопала в ладоши.

У кладбища стояла машина, очень дорогая – «Вольво S 80». К ней Олеся и подвела свою «мать». Лилия насторожилась.

Несколько небоскребов в парковой зоне города, обнесенные забором из чугунных прутьев. Въезд на территорию только по пропускам. Подземный гараж, скоростной лифт, двенадцатый этаж, пятикомнатная квартира – заблудиться можно. Все зеркала завешены черной тканью, кроме одного, в ванной. На стенах черно-белые фотографии в рамках. Сотни фотографий и на каждой мать девушки.

– Вот видишь, здесь ничего не изменилось. Ты очень любила смотреться в зеркала, но я их временно прикрыла. Теперь можешь снять с них тряпки.

Лилия огляделась. Здесь все пахло роскошью.

– А тебе зеркала не нужны?

– Мне одного хватает, чтобы причесаться и почистить зубы. Я же не красавица, как ты.

Когда девушка сняла косынку и пальто, Лилия отметила, что у нее очень хорошая фигура, длинные пышные волосы. Около одной из фотографий гостья остановилась.