Посвящается Джудин, ежедневно учившей меня, что само путешествие гораздо важней пункта назначения.

Он одиноко стоит в центре обгоревшего американского городка. Он уже бывал здесь прежде. Несмотря на разрушенный, обугленный вид, здания вокруг него легко узнать. Улицы, убегающие от перекрестка, где он стоит, выщербленными бетонными лентами исчезают за горизонтом: на юге — к мосту через реку; на севере — к выжженной равнине, где когда-то простирались поля кукурузы; на востоке — к останкам родного городка Рейгана; на западе же — до самой Миссисипи и Великих Равнин. Уличный знак, согнутый и размытый дождями, гласит, что стоит он на углу Первой Авеню и Третьей улицы. Городок представляет собой квадрат из восьми кварталов, по два в каждую сторону. В свое время они поглотили мелкие домишки, превратившиеся в агентства по недвижимости, ремонтные мастерские или попросту снесенные с лица земли, чтобы расчистить место под автостоянку. Далее виднеются развалины двух супермаркетов и прогулочной аллеи, а ниже вдоль берега реки можно заметить груду сломанных труб и проржавевшие искореженные крыши — все, что осталось от сталелитейного завода.

Он медленно озирается кругом, чтобы удостовериться: он в правильном месте, — ведь столько лет прошло. Собираются тучи; не ровен час, хлынет дождь. Небо темное. Хотя сейчас еще день, свет настолько слаб и бледен, что все будто подернуто туманной дымкой. И земля, и воздух лишились красок. Здания, улицы, брошенные машины, обломки, да и само небо — на всем тусклый серый налет. Этот цвет остается тогда, когда нет других красок, кроме света и тени. В тишине слышно, как завывает ветер, поднимаясь от речных вод и пролетая по пустым улицам. Ветки, листья, обломки носятся по бетону. Оконные проемы пугают чернотой и запустением — стекол давно нет. Двери раскрыты настежь, они провисли от времени. Пятна черного пепла и сажи покрывают стены в тех местах, где пронесся пожар. Он выжег древесину и пластиковое покрытие офисов и магазинов. Автомобили низко присели на спущенных шинах и голых колесных осях — лишенные всех полезных частей, медленно ржавеют они на дорогах.

Человек смотрит на труп города и вспоминает, каким он был при жизни.

Стая собак выбегает из одного из зданий. Их, пожалуй, не меньше десяти, тощих и голодных, взгляд их цепок и подозрителен. Они моментально заметили и изучили его, прежде чем бежать дальше. Он их не интересует. Он видит, как они заворачивают за угол здания, и идет на восток к парку, хотя и знает, что там обнаружит. Проходит мимо банка, лавки художника, магазина тканей, бара «У Эла», парковочной площадки и останавливается возле кафе «У Джози». Вывеска все еще висит над входом, эмаль стерлась и потрескалась, но разобрать надпись можно. Он заглядывает внутрь. Мебель и коробки из-под выпечки сломаны, кухонное оборудование испорчено, кожаные банкетки изрезаны. Пыль покрывает прилавок, мусор застилает провалившийся пол, а из всех щелей лезет нахальная трава.

Он оборачивается как раз вовремя, чтобы заметить двоих ребятишек, скользнувших по аллее через улицу. Девчушка-подросток и мальчик помладше. Длинные, нечесаные волосы, рваная одежда, глаза — дикие и настороженные. Они медлят, рассматривая и оценивая его. Он поджидает ребят, повернувшись к ним лицом: пусть видят, что он не боится. Они переглядываются, что-то шепчут, жестикулируют и удаляются. Подобно собакам, им нечего взять с него.

Он продолжает путь по улице, и звук ботинок отдается эхом в полуденной тишине. Офисные здания и магазины уступают дорогу домам. Дома тоже пусты — те, что уцелели. Многие сгорели или покосились, медленно клонятся к земле. Повсюду трава — она лезет даже из трещин в бетоне. Интересно, сколько же прошло времени с тех пор, как он жил здесь. Если посчитать бездомных собак и детей, да еще пару-тройку бедолаг, которым больше идти некуда, — сколько же всего душ тут осталось? В некоторых городишках уже вообще никого нет… Только крупные города способны поддерживать жизнь беглецов — лагеря под крышами, где выжившие собираются в кучи, отчаянно пытаясь избежать безумия. Чикаго — один из таких городов. Он был в Чикаго и знает, что ему могут там предложить. И еще знает свою судьбу.

В дверном проеме одного здания появляется женщина, худая, с пустыми глазами, спутанными темными волосами; ее руки повисли плетьми, кожа испещрена следами от игл.

— Принес мне что-нибудь? — спрашивает она отсутствующим тоном. Он трясет головой. Она подходит к ступеням и останавливается. Выдавливает из себя улыбку. — Откуда ты пришел?

Он не отвечает. Женщина подходит еще на пару шагов, обхватывает себя руками.

— Хочешь войти и провести со мной вечерок?

Он останавливает ее взглядом. В тени дома происходит какое-то движение. Глаза, желтые и плоские, холодно следят за ним. Он знает, чьи они.

— Убирайся! — говорит он женщине. Ее лицо кривится. Она без слов уходит.

Он идет на окраину города, что в миле отсюда, к выходу из парка. Знает, что не стоит, но идет. Не осталось ничего из того, что он помнит, но он все равно хочет увидеть. Старина Боб и Ба ушли. Пик ушел. Дэниел и Дух ушли. Парк зарос травой и колючками. Кладбище — всего лишь куча разрушенных надгробий. Городки, кварталы, дома — пусты. Те, кто теперь населяет парк, ютится в пещерах, — его заклятые враги.

А что с Нест Фримарк?

Это ему тоже известно. Преследующий его кошмар, дикий и безжалостный.

Он останавливается на краю кладбища и вглядывается в тени за спиной. Он здесь, потому что лучше места не найти. Он здесь, ибо вынужден проходить заново этапы жизни, расплачиваясь за ошибки. И на каждом повороте за ним охотятся, поэтому его влекут места, где прежде можно было скрыться. Он ищет их в слабой надежде: то хорошее, что некогда было в его жизни, восстановится, пусть даже эта надежда и тщетна.

Он делает глубокий медленный вдох. Его преследователи скоро нагонят его, но, может быть, не сегодня. Так что он успеет еще раз прогуляться по парку и попытается восстановить хотя бы маленький кусочек того, что утрачено навсегда.

Через дорогу висит изрезанная на куски вывеска. Он по памяти восстанавливает надпись: «Добро пожаловать в Хоупуэлл, Иллинойс! Мы растем вместе с вами!»

Джон Росс пробудился так внезапно и резко, что его прогулочная палка упала на пол автобуса. В первый момент он не мог понять, где находится. Была ночь, большинство пассажиров спали. Он постарался сосредоточиться и вспомнить, куда едет. Неловко повозил больной ногой в проходе, держась за сиденье, пока не смог наконец сползти и схватить палку.

Он и сам не заметил, как заснул — вот что ему стало ясно. Он поставил палку рядом с собой, осторожно прислонив к рюкзаку. Старая женщина в нескольких местах от него все еще не спала. Она оглянулась и быстро взглянула на него; во взгляде читались упрек и подозрение. Единственная, кто осмелился сесть так близко. Он сидел сзади в одиночестве; остальные пассажиры, кроме старухи, постарались занять места впереди. Пожалуй, из-за ноги. Или из-за рваной одежды. А может, всему виной печать усталости и измождения, которую он нес на себе всегда, словно призрак из Марли — свои цепи. Но, скорее всего, причина в глазах: они словно смотрели сквозь собеседника, холодные и зоркие, но при этом далекие и пустые.