Весь

Карл Май

(в одном томе)

ОЛД ШЕТТЕРХЭНД

(цикл)

Книга I. ВИННЕТУ

Глава 1

ГРИНХОРН

Знаете ли вы, уважаемый читатель, что такое «гринхорн»? Гринхорн — прозвище, которым награждают на Диком Западе новичка. «Грин» — по-английски «зеленый», «хорн» — «рог». Стало быть, гринхорн — это еще не созревший для настоящей мужской жизни субъект, недотепа, рохля, олух, остолоп, молокосос, что там еще… одним словом — желторотый, ни на что путное не способный новичок.

Гринхорн — это пентюх, который, тянет руку хозяину, вместо того чтобы раскланяться сначала с дамами, и которому даже не придет в голову встать со стула в гостиной, когда туда входит леди. Заряжая ружье, гринхорн сначала забивает в ствол пыж, потом пулю и только уж потом сыплет порох. Гринхорн говорит по-английски до тошноты старательно и правильно, зато от языка настоящих янки или ядреного охотничьего жаргона его так коробит, что он, как ни бьется, не может запомнить или воспроизвести ни единого слова. Гринхорн принимает енота за опоссума, а мулатку не может отличить от квартеронки. Он курит сигары и презирает тех, кто жует табак. Получив оплеуху, гринхорн бежит жаловаться судье, вместо того чтобы дать сдачи, как это принято у настоящих янки. След дикого индюка он принимает за медвежью тропу, а спортивную яхту — за пароход с Миссисипи.

На привале гринхорн стесняется положить свои грязные сапоги на колени спутника, а суп старается есть бесшумно, вместо того чтобы чавкать, подобно умирающему бизону на водопое. Отправляясь в прерию, гринхорн берет с собой губку величиной с тыкву и добрых десять фунтов мыла, зато компас, прихваченный им в последний момент, показывает через три дня все, что угодно, только не север. Он с умным видом запишет восемьсот индейских слов, а при встрече с первым же краснокожим обнаружит, что отослал свои записи домой — вместо письма, которое так и осталось лежать у него в кармане. Гринхорн покупает порох, а когда пытается выстрелить, обнаруживает, что ему подсунули толченый уголь. Гринхорн в течение десяти лет изучал астрономию, но даже если бы он так же долго смотрел в небо, все равно не смог бы определить, который теперь час.

Гринхорн так неловко засовывает нож за пояс, что тот при каждом движении впивается ему в бедро. Пламя разведенного им костра взметается выше макушек деревьев, а гринхорн потом ломает голову, как это индейцам удалось напасть на его след. Словом, гринхорн есть гринхорн. Я сам был когда-то точно таким же желторотиком, только не надо думать, будто мне приходило в голову, что эта малоприятная кличка относится и ко мне тоже! Одна из отличительных черт гринхорнов именно в том и состоит, что они считают неопытными кого угодно, только не самих себя. Как раз наоборот мне казалось, что я весьма умудренный и опытный человек. Еще бы, ведь я получил высшее образование и никогда не боялся экзаменов. Будучи молод, я еще не понимал тогда, что настоящим университетом может быть одна лишь жизнь, ибо она заставляет своих учеников сдавать экзамены ежедневно и ежечасно.

Врожденная жажда приключений и желание обеспечить свое будущее привели меня за океан, в Соединенные Штаты Америки, где расторопному молодому человеку в то время было легче пробиться в жизни, чем теперь. Не брезгуя никакой работой, я вскоре поднакопил денег, обзавелся всем необходимым и, полный радостных надежд, приехал в Сент-Луис.

Здесь судьба свела меня с семьей, у которой я нашел кров и работу в качестве домашнего учителя. В этом доме часто бывал мистер Генри, оружейник, отдававшийся своему ремеслу со страстью артиста и называвший себя с патриархальным достоинством «оружейных дел мастером».

Это был добрейший души человек, хотя внешность и поведение никак не соответствовали внутреннему строю его натуры. По виду чудак и оригинал, он был неразговорчив и угрюм и, кроме упомянутой семьи, ни с кем больше не общался. С клиентами особо не церемонился, и лишь первоклассное качество изделий мистера Генри заставляло их заходить в его магазин.

Семья мистера Генри погибла в результате какого-то ужасного события. Он никогда об этом не говорил, но по некоторым намекам я догадался, что его жену и детей убили во время одного из вооруженных налетов. Этот страшный удар, по-видимому, и стал причиной замкнутости и суровости мистера Генри. Вероятно, он даже не замечал, насколько бывал резок с окружающими, оставаясь в глубине души добрым и мягким.

Мне не раз доводилось видеть, как у него навертывались слезы на глаза, когда я рассказывал ему о родине и соотечественниках, к которым я был и остаюсь привязан всем сердцем.

Долгое время я не мог понять, почему этот старый человек проявлял столь живой интерес именно ко мне, юноше, да еще иностранцу, пока однажды это не прояснилось само собой.

Однажды он пригласил меня в гости. Никто до этого не удостаивался такой чести, и я вдруг решил повременить с визитом. Мистеру Генри очень не понравилось, что я не сразу воспользовался приглашением. До сих пор я помню его рассерженное лицо, когда я наконец зашел к нему, и тон, с каким он обратился ко мне, не ответив на приветствие:

— Где же это вы вчера были, сэр?

— Дома.

— Не морочьте мне голову!

— Я говорю правду, мистер Генри!

— Юноши, вроде вас, не сидят на месте, а суют свой нос куда угодно, только не туда, куда следует.

— Скажите на милость, где ж мне следовало быть?

— Здесь, у меня. Понятно? Я давно собирался спросить вас кое о чем.

— Что же не спросили раньше?

— А вот представьте себе, раньше не было желания.

— Ну, а теперь?

— Не знаю, может быть, оно сегодня появится.

— Ну что ж, готов ответить на любой ваш вопрос, — воскликнул я, устраиваясь на верстаке, за которым он работал.

Мистер Генри удивленно взглянул на меня, укоризненно качая головой:

— Довольно дерзкое начало! Не в моих правилах спрашивать соизволения у гринхорна!

Меня задели его слова, и я, нахмурив брови, спросил:

— Гринхорна? Надеюсь, мистер Генри, это слово вырвалось у вас случайно?

— Ничего подобного! Я сказал то, что хотел сказать. Да-да, милостивый государь, вы — самый настоящий гринхорн! Он, видите ли, прекрасно усвоил содержание прочитанных