Шах и мат

Глава 1. Невольная рокировка

Грузовик летел на меня с огромной скоростью. Я успел толкнуть несносного мальчишку в спину. Ребенок улетел вперед, кубарем покатился по тротуару.

Наверняка получит синяки и царапины, но это ничто по сравнению с тем, что могло быть. Что могло быть и не случилось.

Вот только что теперь будет со мной? Ну, тут уже все понятно. Корпус грузовика неумолимо надвигался на меня.

Визг тормозов. Рев сигнала. Я видел выпуклые круглые фары, отчаянно мигающие мне. Чтобы, значит, я ушел с дороги. Я бы с радостью, но только знал, что не успею.

Слишком огромная скорость. Слишком мало времени. Слишком уж самоотверженный поступок я совершил. И теперь должен расплатиться за свою доброту. Как говорится, все в этом мире наказуемо.

Время, как это часто у меня бывало во время шахматных матчей, сейчас тоже замедлилось. Растянулось, как моток резины. Вся жизнь мелькнула перед глазами.

Вся моя бесцельно растраченная жизнь. Которую и потерять можно. Хорошо еще, что в самом конце хоть ребенка успел спасти.

Единственное, о чем я сожалел, так это о турнире. О главном шахматном турнире моей жизни. В котором теперь уже никогда не смогу поучаствовать.

Ну, а жизнь не жалко. Честно говоря, то еще дерьмо получилось. Напрасно высранный кусок навоза. Даже на удобрения не пойдет.

Грузовик продолжал лететь на меня. Миллиметр за миллиметром. Постепенно увеличивался в объеме, заслоняя собой все пространство передо мной. А в голове моей с бешеной скоростью мелькали образы.

Собственно говоря, кто я? Меня зовут Кожухов Владимир. Мужчина тридцати восьми лет от роду. Среднего роста, в меру упитанный. Шатен, карие глаза. Достаточно этого?

Нет, конечно. Чтобы понять человека, надо узнать его биографию. Поступки и деяния. Именно они определяют судьбу.

Сейчас, видя все заново, я опять задался вопросом, можно ли было изменить это? Прожить все как-то по иному? Более успешно и лучше?

И тут же ответил себе, конечно же, можно. Вот, прямо сейчас, я вижу, что надо было изменить.

Принято считать, что время и место рождения не выбирают. Родителей тоже. Здесь согласен. Тут я не властен. Тут все произошло помимо моей воли.

Я родился в Покровске, в одном из маленьких сибирских городков. Большая деревня, где все знают друг друга в лицо. Стоит пернуть на одном конце города, как об этом тут же известно в другом.

В девяностые, после развала СССР, городок совсем захирел. Возможно, если бы родители остались живы, это не сыграло роли. Но они погибли. Оба, разом, в автокатастрофе.

Отец заснул за рулем, выехал на встречку и врезался в грузовик. Мать сидела рядом. Они погибли, а водитель грузовика отделался царапинами. Похоже, тяжелый автотранспорт — это мое родовое проклятье.

Мне тогда было пять лет. Родственников нет. Меня отправили в детдом в райцентре. Честно говоря, лучше бы я погиб вместе с родителями.

Жить в детдоме в девяностые — это все равно, что жариться на сковородках в аду. Финансирования тогда не было вообще.

Мы выживали, как могли. Хорошо еще, что директор детдома, Златова Нина Яковлевна, попалась душевная и справедливая. Она следила за порядком. У нас не было тех мерзостей, что, по слухам, творились в других детдомах.

Впрочем, нравом при этом Нина Яковлевна обладала суровым и беспощадным. Наверное, только благодаря этому она сохранила детдом и вырастила нас, воспитанников.

От жестокой реальности я уже тогда спасался шахматами. Я и сейчас помню, как меня заворожили маленькие изящные фигурки из дерева.

Мне тогда было шесть лет. Я подумал, что шахматы — это новые игрушки. Двое мальчиков постарше двигали их по доске, сосредоточенно хмуря брови и морща лоб. Рядом стояли зрители, подсказывая, как ходить дальше.

Я подошел ближе и застыл, как вкопанный. В движении фигурок ощущалась неведомая мне доселе грация и красота. Какая-то захватывающая загадка таилась в их движении на доске. Я понял, что должен отгадать ее, прямо здесь и сейчас.

Я забыл обо всем на свете, глядя на шахматы. В моем воображении эти фигурки ожили и устроили на доске настоящее сражение.

Чтобы решить загадку, я принялся усиленно изучать предмет страсти. Через неделю я уже обыграл всех воспитанников. Даже тех, кто старше меня чуть ли не на десять лет.

Если бы я жил в нормальной семье и в городе покрупнее, то смог бы пробиться пораньше. Еще тогда. К сожалению, это тоже от меня не зависело.

Нина Яковлевна пыталась продвинуть меня, выписывала книжки по шахматам и специальные журналы, пробивала финансирование для участия в шахматном кружке. Но ближайший находился в областном центре, в четырехстах километрах от приюта. Туда никто не собирался меня возить.

Чиновники из мэрии разводили руками. Им было интереснее найти деньги на фиктивную прокладку труб и асфальта, чем на обучение талантливого ребенка.

А потом Нину Яковлевну уволили. Она поругалась с кем-то из руководства. Пришел новый директор, мужчина пятидесяти лет. Совершенно равнодушный к воспитанникам.

Книги и журналы по шахматам исчезли, также, как и переписка с ведущими шахматистами. Более того, новый директор запретил мне тратить время на эти бесполезные забавы, как он считал. Я играл тайком, по ночам, в постели, спрятавшись под одеялом.

К двенадцати годам меня взяли в приемную семью. Рубинины. Неплохие люди, рабочая косточка. Муж, дядя Вася, работал инженером. Жена, тетя Оля — повар. Оба упорно равнодушные к шахматам.

Из-за этого их равнодушия я и сам забросил красивые загадочные игрушки. Это была моя первая ошибка. Я прикасался к ним только время от времени. А надо было упорно учиться. Не отчаиваться и продолжать заниматься. Не обращать ни на кого внимания.

Армия, институт, работа на заводе. Гулянки с друзьями, девушки, веселое времяпровождение. Паралич конечностей у тети Оли. Уход дяди Васи из семьи. Присмотр за больной приемной матерью. Женитьба, скорый развод. Детей нет. Доска с шахматами все время пылилась в дальнем углу шкафа.

И только потом, после смерти тети Оли, в тридцать восемь лет, я словно очнулся. Снова вспомнил о шахматах.

Начал опять заниматься и изучать их. Сам, своими силами. Пошел в кружок, читал литературу. Играл с другими талантливыми ребятами.

Отчаянно больно осознавал, сколько много времени упущено. Если бы я упорно занимался с подростковых лет, то сейчас уже мог быть гроссмейстером. Это мне в один голос твердили все учителя.

— Впрочем, для тебя еще не все потеряно, — сказал мне один, Борис Николаевич Толстых. — Учись, работай, играй. Ты сможешь выстрелить, если захочешь.

Ага, как же. Это он утешал меня, безмозглого тупицу. Самые лучшие, самые плодотворные годы утеряны. Утеряны безвозвратно.

Хотя, я все еще пытался бултыхаться. Окунулся в шахматы с головой. Старался наверстать упущенное. За два года почти смог совершить невозможное.

Мне осталась еще пара турниров, чтобы выйти на финишную прямую