— …Папа-мама, а эти давать?

Маленькая Мауна протягивает на ладошке три розовых комочка, чем-то напоминающих пресловутый земной «Вискас», сухой кошачий корм. Другая ладошка дочери в это время исполняет функцию кормушки для Нечаянной Радости — зверушка даже придерживает её лапкой, дабы источник питания не вздумал преждевременно ускользнуть.

— Давать-давать, — за меня отвечает Ирочка, разрезая на кусочки тёмно-зелёный шипастый фрукт… всё время забываю название…

— Некусай, Рома, он называется некусай, — уловив мою мысль, отвечает Ирочка. — Вообще-то пора бы уже и запомнить, муж мой. Каждый день летаешь, собираешь…

— Да тут столько всяких некусаев растёт… — пытаюсь я оправдаться.

— И жалкий лепет оправданья, — уже по-русски говорит жена, вручая мне один из кусочков, аккуратно держа за шип. — А почему некусай, помнишь?

— Папа-мама, и эти давать? — вновь спрашивает дочура, протягивая на ладошке новые комочки, на сей раз коричневые.

— Все давать!

Нечаянная Радость, урча, поедает на десерт витамины и прочие хитроумные препараты, назначение которых — обеспечить зверюхе бодрость и здоровье на протяжении многих десятилетий. Разумеется, маленькая зверюшка не в состоянии жить столетиями, как её хозяева, но мы стараемся максимально продлить жизнь нашей любимицы.

Сегодня выходные у меня и супруги совпали, и по случаю столь радостного события всё наше семейство ужинает на веранде, ограждённой страховочной сеткой, по которой любой ангел безошибочно определит — в этом доме имеется маленький, нелетающий ребёнок.

— Уммм… — я вонзаю зубы в вязкую, липкую мякоть, и только тут вспоминаю, почему плод этот называют «некусаем». В глазах моей ненаглядной прыгают насмешливые искорки, и я улавливаю мелькнувший мыслеобраз — лежащие зубьями вверх грабли с длинным крепким черенком… Действительно, пора бы уже и запомнить: мякоть некусая ещё более липкая, чем земной рахат-лукум. Его следует просто обсасывать, держа за шип, и тогда мякоть сама медленно тает во рту, оставляя на языке неповторимый остро-сладкий вкус, отдалённо напоминающий земную кока-колу.

— Мама-папа, она всё съела! — сообщает нам дочура, отряхивая ладошку. Нечаянная Радость, облизываясь, наконец отпускает руку дающую, и Мауна немедленно заключает животное в объятия, как плюшевого медведя. Зверюшка сопит, но вырываться пока не пытается — во-первых, дочура заметно окрепла, и вырваться из её цепких ручонок не так-то просто, а во-вторых, не так это и страшно, поскольку выдирать перья из крыльев летучей сони малышка перестала. В последнее время отношения между Нечаянной Радостью и Мауной-младшей определённо наладились, потому как в отличие от взрослых дочура располагает практически неограниченным запасом времени для всевозможных подвижных игр, вполне доступных пониманию домашней зверюшки.

— А я хочу Великую звезду! — внезапно заявляет дочь, гладя зверюшку.

— О! — жена округляет глаза. — Придётся тебе потерпеть, не сезон.

— Плохо, — вздыхает Мауна, и в тоне её слышится явное осуждение неспособности мамы-папы решить проблему. — Я бы посмотрела. Красиво.

— Да я бы и сама полюбовалась, — согласно вздыхает Ирочка.

— И я тоже… — я наконец-то справляюсь со своим некусаем. В этот момент Нечаянная Радость, улучив момент, вырывается и вспархивает на настенную икебану. В конце концов, после ужина нужен покой, дабы правильно переварить его.

— Папа, а у меня крылья опять выросли!

Мауна поворачивается к нам спиной и разворачивает свои трогательно-розовые детские культяпки. Я без труда улавливаю нехитрые детские мысли и эмоции — дочуре хочется, чтобы папа погладил и похвалил её крылышки… и по спине погладил… и ещё чешется немножко в основании левого крыла…

— Ого, какие вымахали! — восхищённо говорю я, стараясь оправдать невысказанные ожидания дочери. Осторожно глажу нежную кожу, без единого пупырышка, под которой угадываются хрупкие косточки маховых пальцев. Да, действительно подросли крылышки… Пройдёт совсем немного времени, и кожица эта потеряет свою гладкость — полезут из неё острые иглы, разворачиваясь в роскошные маховые перья, и эти трогательные культяпки обретут упругую прочность и мощь…

— Тут чешется? — я старательно чешу в подкрыльевых ямках, очень схожих с маленькими вторыми подмышками.

— Да! И везде! — дочура подставляет себя ласковым папиным рукам. Я глажу её, ласкаю. Нет слов, как мне хорошо. Нет слов, как нам троим хорошо. Счастье… Вот оно какое, счастье…

— Теперь маму! — великодушно заявляет Мауна, насытившись наконец папиными ласками. — Ей тоже хочется!

Я поперхнулся, закашлялся. Вообще-то пора бы уже и привыкнуть — ребёнок растёт, уловить открытые мысли и желания на таком расстоянии для нашей дочери теперь как нечего делать…

— Спасибо, доча, — в глазах жены пляшет смех. — Ты очень добра и деликатна.

— И ещё я красивая! — дополняет список собственных достоинств дочура. — Правда, папа?

— Ну безусловно! — отвечаю я, для пущей искренности округлив глаза.

— Чай пить никто больше не желает? — спрашивает Ирочка, и, не дождавшись ответа, щёлкает пальцами. — Домовой, явись!

— Я пойду в ту комнату и буду смотреть сказку про Розовые пёрышки, пока вы тут занимаетесь своим сексом, — выдаёт дочь, вставая из-за стола. Я медленно хлопаю глазами. Да, тут уже деликатность — не то слово…

— Мауна, не всё, что думаешь, следует говорить вслух, — кажется, теперь и Ирочка озадачена всерьёз размерами детской деликатности.

— Но ведь ты всё равно поймёшь мои мысли, мама, — невинный взгляд девочки не оставляет места подозрениям насчёт злого умысла и без всякой телепатии. — И даже бабушка с дедушкой делают это, и не стесняются. И дядя Фью с тётей Лоа, и тётя Иуна с дядей Кеа, и все-все-все! Когда я вырасту, выйду замуж и тоже буду!

Закончив изложение своего видения вопроса, дочура покидает нас, оставляя осмысливать сказанное. Я перевожу взгляд на жену.

«Всё, Рома? — в её глазищах бесится, пляшет смех. — «Добро» получено, и вообще, указания контролёра ситуации положено исполнять немедленно и беспрекословно».

И мы разом валимся друг на друга от хохота.

Тихо, как тихо в доме… Разумеется, ангелы не люди, и не бывает здесь полуночных пьяных гулянок с топотом и уханьем, с порванными от усердия гармонями и переломанной мебелью. Однако бывают такие минуты, как сегодня, когда мне невольно кажется — звуковая защита, установленная для оберегания покоя жильцов, работает чересчур усердно. Создавая впечатление, что во всём этом огромном мире есть только трое живых — я, моя Ирочка и наша дочь, не считая разве что толстой крылатой сони…