Глава 1

Я шла, не торопясь, слыша скрип снега под ногами. Ужасающий оглушительный скрип и завывание ветра. Не могла оглянуться назад. Хотела и не могла. От боли сводило все тело судорогой, и рыдания раздирали изнутри. Такие жалкие и беспомощные рыдания, от которых, казалось, я разрываюсь на части. Иногда наши желания сбываются самым чудовищным образом.

Самым невероятным и издевательским, как будто кто-то их подслушал и, вывернув наизнанку, преподнес вам на блюдечке, и вы, истекая кровью, понимаете, что лучше бы они не сбывались, чем сбылись вот так. Я мечтала от него избавиться и сбежать, а сейчас уходила все дальше от Огнево и понимала, что меня тянет назад. Невыносимо и больно тянет обратно. С каждым шагом-надрыв до адской боли внутри, и я сдерживаюсь, чтобы не побежать. Быстро, сломя голову. К нему. Обратно. Валяться на полу рядом с ним и ждать…ждать одного единственного удара сердца, а потом…потом снова ненавидеть проклятого цыгана…Потому что я, Ольга Лебединская, не имею права на иные чувства.

Мне даже казалось, что я не ушла. Что мне все это чудится, а на самом деле я лежу там, распростертая на ковре рядом с ним и трогаю все эти бесконечные шрамы на его лице. После того, как сняла маску, мы не сказали друг другу ни слова. Он оседал на пол, и я вместе с ним, цепляясь за сильные плечи, погружаясь в эту едкую боль в его глазах, захлебываясь ею, чувствуя, как она меня душит, завязывается веревкой на шее, перекрывая кислород. Он до последнего смотрел мне в глаза, а я до последнего хаотично гладила его лицо и тихо выла, как раненая волчица. Страшным низким звуком. Никогда раньше не думала, что человек способен его издавать, и когда поняла, что это я, мне стало жутко. Пальцы трогали и трогали его «улыбку» – оскал смерти, который казался таким чудовищным, который ввергал людей в суеверный ужас и панику. Только восставшие из мертвых могли носить такие шрамы. Я никогда не боялась того, что скрывалось под маской… я боялась того, что скрывалось у него под кожей, в венах, в сердце и в крови. Любить не страшно…страшно не знать, кого ты любишь. И я боялась любить Ману Алмазова и все же любила. Второй раз… и опять его же. Я выбирала именно этого мужчину дважды в своей жизни: и будучи совсем наивной девочкой, и став взрослой женщиной. Теперь я точно знала, что именно чувствовала к цыгану в маске и за что так яростно его ненавидела – за то, что не имела права любить его.

Почему они говорили, что он уродлив…мне он казался таким же красивым, как и пять лет назад. Они не портили его. Шрамы. Они лишь были доказательством того, насколько его искалечила судьба. Нас обоих. Ужасающая правда о том, кто он такой. С кем я проводила тогда свои ночи, в кого влюбилась юная дочь олигарха Лебединского – в кровного врага своего отца. Какая насмешка судьбы! Издевательская ирония. В то время, как наши отцы думали о том, как уничтожить друг друга, их дети сходили с ума от страсти. У нас не было никакого морального права на эту любовь. Нет его и сейчас… и никогда не будет. Ненависть и океаны крови вечно будут стоять между нами непреодолимым препятствием.

Разум подбрасывал воспоминания…Неизменная маска цыгана повсюду, как тень, где бы я ни была. Да, он не нарушил своей клятвы в отличие от меня. А я…я нас предала. Я перестала быть собой… я стала той, кем была рождена – дочерью Олега Александровича Лебединского, жаждущей смерти каждого цыгана. Только сейчас я уже не знала, какая из этих женщин настоящая, чирЕклы или Ольга Лебединская. Мне казалось, что каждая из них по-своему настоящая. Одна оплакивала своих людей, а вторая билась в агонии на груди умирающего цыгана и проклинала вражду двух семей. Проклинала себя за то, что смогла сдержать клятву, данную Геннадию.

Я тогда бросилась прочь из комнаты, вниз по ступеням в подвал к Саре. Умолять дать ему противоядие. Отчаяние сводило меня с ума. Я валялась у нее в ногахи предлагала взять взамен что угодно. Даже мою жизнь. А она качала головой и говорила, что это невозможно. Она не посмеет тронуть жену баро. Ведьма гнала меня прочь. Где-то краем сознания я понимала, что она права. Надо бежать отсюда как можно скорее, как можно дальше, потому что меня раздерут на части, как только узнают, что я натворила…Там, за стеной, ждет свобода и отряд моего брата, готовый напасть на Огнево. Но я не могла уйти.

Я не могла его оставить там одного. Моя ненависть, моя нетерпимость не дала мне увидеть правду. Люди слепы в жажде мести. Они смотрят глазами ярости на всё, что их окружает, и ярость искажает восприятие. Отец всегда говорил, что эмоции – извечный враг в любой войне. Я же превратила их в оружие против того, кто любил меня. Но разве что-нибудь изменилось бы, узнай я его раньше? Разве не стояли бы между нами реки крови, убитый брат и мои растерзанные люди? Разве не дала я клятву уничтожить проклятого цыгана при первой же возможности? Слишком многое стояло между нами и будет стоять всегда. Мы враги и останемся ими навечно. Это впитано с молоком матери.

– Уходи, я сказала. Уходи. Все не такое, как тебе кажется, а Сара не имеет права говорить. Поздно теперь! Прочь отсюда! Прочь из Огнево!

Сара трясла грязными сальными волосами и тыкала указательным пальцем на выход из комнаты.

– Я убила его! Я…не знала, кто он… и убила его! Из-за тебя! Ты дала мне яд! Ты дала мне две дозы, проклятая старая ведьма! Ты должна спасти его!

– Уходи! Ты сделала то, что должна была сделать. То, чего хотела! Этого не изменить и не исправить!

– Ты можешь исправить! Я знаю, что можешь! НЕТ! Я не уйду! Я утяну тебя за собой. Я останусь здесь и скажу, что ты дала мне яд, что ты подговорила меня, и мы будем гореть вместе на соседних кострах.

– Пусть боги покарают Сару, если она не будет молчать.

Ведьма сделала шаг ко мне, и ее глаза заблестели.

– Разве Сара не хочет жить?

– Сара сделала всё для чужой. Сара дала то, что ты хотела.

По коже пробежали мурашки. От понимания.