Бенно Розенберг

Мазохизм смерти и мазохизм жизни

Элен и Дине

Я посвящаю эту работу о мазохизме жизни тем многочисленным людям, которые во время Второй мировой войны подвергались воздействию деструктивности и садизма.

* * * Морех. Изкор. Преступление, гравюра 22×30 см («Изкор» – молитва об усопших в иудаизме. Слово «Изкор» образовано от корня слова «вспоминать» и может быть переведено как «вспомни»)

Предисловие

У меня есть убеждение, которое не поколеблет ни сила привычки, ни очевидность опыта: с какой стороны ни посмотреть и какой бы ни была форма, в которой представлен мазохизм, его идея остается скандальной, а сам он воспринимается как грех, противоречащий всякому здравому смыслу. Однако вопреки психоаналитическим доводам мы можем сказать, что все же он является самым худшим (или самым лучшим?), что может с нами случиться. «Если боль и неудовольствие могут быть целью, а не предупреждением, принцип удовольствия будет парализован, страж нашей психической жизни находится как бы под наркотическим воздействием», – пишет З. Фрейд в своей основной статье по теме мазохизма.

Поскольку в мазохизме заключен некий скандал, Фрейд называет его «загадочным», даже «непонятным», а Бенно Розенберг – «парадоксальным». Чтобы быть услышанным, он обозначает функцию мазохизма как «хранителя жизни»; и он убеждает нас на страницах своей работы в правильности этой оценки. Как вы догадываетесь, действительно, трактовка мазохизма может привести к главным вопросам, которые касаются самих основ психоанализа. Трудная задача! После реализации подобного замысла и автор, и читатель не сумели бы остаться невредимыми. Невыполнимое предприятие? Конечно же, нет, и сейчас нам будет предъявлено доказательство. Незаконченное произведение? Разумеется, так как исследование призывает нас к непрерывному пересмотру и новым вопросам как к рассматриваемому объекту, так и к другим, с ним пересекающимся. Некоторым образом эта книга (особенно введение к ней) открывает широкий поток размышлений. Об этом открытии, об этих размышлениях я и хотел бы сказать.

Во время последнего коллоквиума в Риме в прошлом ноябре наши итальянские коллеги говорили о «французском психоанализе», как если бы эти слова описывали реальное явление. Услышав об этом, французы были скорее удивлены, они уловили в них намек на расхождения и даже, возможно, на решительную оппозицию. Рене Дяткин спросил у нескольких итальянских аналитиков, что они имели в виду. Их ответ был следующим: несмотря на наши разногласия и наши споры, у нас есть близкие формы мышления, которые мы идентифицируем без боя. Однако есть и некоторые центральные позиции, по которым у нас существуют радикальные различия. В течение двух дней дебатов на коллоквиуме они еще раз убедились в том, что было очевидно уже давно.

Это замечание меня поразило, так как оно привело к подтверждению некоторых сомнений по поводу моего противостояния некоторым размышлениям, услышанным во время различных международных встреч, в частности, в Риме во время последнего конгресса Международной психоаналитической ассоциации. Мне кажется, что в психоанализе общность мышления с противоречиями, разногласиями и конфликтами должна распространяться на всю франкофонию и даже за ее пределы. Также я удивился плохому восприятию французской психоаналитической мысли другими коллегами, североамериканцами, например; впрочем, я был удивлен и моим огорчением по этому поводу.

Постараюсь показать, что существует только один способ мыслить и работать в рамках психоанализа, который принят преимущественно во Франции: он там находит соответствующие интересы, уникальные характеристики и соучастие, понятное и близкое всем. Без сомнения, это не касается приверженцев лакановской доктрины, однако следует отметить, что мышление Лакана повлияло на целостность французского психоанализа и определило некоторые его особенности. Лакан не имел своей целью победить всех других, включая самых непримиримых противников (я это говорю тем более охотно, что я был одним из них). Бесспорно, он мощно способствовал организации нашей аналитической истории, но это уже, естественно, совсем другая тема.

Представленная книга о мазохизме явилась для меня примером именно французского способа осмысления психоанализа. И неважно, что автор называет себя эмигрантом из Центральной Европы и даже иностранцем: если действительно существует нечто, что может в иных странах рассматриваться как французская школа психоанализа, то Бенно Розенберг является одним из самых современных и самых блестящих ее представителей.

Автор представляемой мной книги, говоря о «новых характеристиках, которыми обогатился психоанализ», последовательно перечисляет объектный подход, нарциссический и, наконец, мазохистский подход, который в будущем будет превалировать. Эта частная, ремарка не становится менее важной. Ведь развитие фрейдовской теории именно во Франции происходит на протяжении более сорока лет независимо от резонанса, встреч и влияния открытий ученых из других стран. На ум приходят имена: Буве – специалист по объектным отношениям, Грюнбергер – по нарциссизму. Конечно, они не единственные, кто развивал эти темы, намеренно и несправедливо я не назвал имена других; и лишь потому, что, без сомнения, эти специалисты наилучшим образом отражают эпоху. В других областях всплывают другие имена: Видерман – его влияние на структуру лечения было определяющим для целого поколения. И, как бы то ни было, сегодня мазохизм связан с именем Розенберга.

Конечно, все эти темы часто обсуждались как самим Фрейдом, так и его последователями то тут, то там. Главное в этих подходах, в этих «критериях» состоит не столько в выборе задач для исследования, сколько в самом предмете, методе и в его замыслах; каждая из этих концепций является не только объектом размышления, но и инструментом выбора, той осью, вокруг которой организуется понимание функционирования и природы психики. Таким образом, вслед за анализом сновидений изучение объекта, нарциссизма и мазохизма послужило прямой дорогой для доступа к бессознательному.

Безусловно, надлежало бы, следуя фрейдистскому подходу, добавить сюда влечения, в особенности жуткую пару Эроса и влечения к смерти, чье неистовое возвращение нам известно, по крайней мере, во Франции и продолжает осмысливаться, будучи почти полностью забытым во всем остальном психоаналитическом мире в течение десятилетий (даже если термин «влечение к смерти» используется кляйнианцами, мы знаем, что у них он имеет иное значение).

В этом смысле весьма значимой является констатация факта, что Б. Розенберг естественным образом приходит к тому, что во время размышлений о мазохизме задает вопрос относительно влечения к смерти, затем обнаруживает, что не сможет избежать также проблемы нарциссизма и той связи, которая у последнего налаживается с мазохизмом. Стоит ли тогда