В пятидесятые я был ребенком, маленьким мальчиком, который умел говорить и писать лучше, чем думать, но обладал живым воображением и читал все, что мог, – все, что писали люди, которые были умнее меня. Я хотел знать будущее науки и, прежде всего, хотел знать о той революции, которая должна была вот-вот произойти в науке.

Научная фантастика представлялась мне окном в это будущее. Я хотел, чтобы межзвездные империи (ну, на худой конец, межпланетные) стали реальностью. Я жаждал суперкомпьютеров, искусственного интеллекта и фактического бессмертия. Все это казалось возможным. Если разобраться, наши технические достижения, в конечном счете, основаны на интеллекте. Если бы мы могли использовать технологии, которые усиливают (или создают) разум…

Первая история, которую я написал (а потом продал) выражала мой взгляд на эту идею. Вместо Искусственного Разума (ИР) я использовал Расширение Интеллекта (РА). Идея, казалось, лежала на поверхности. В конце концов (так я думал), что есть память, как не способность восстанавливать информацию? Почему бы не переписать память человека на жесткий диск?

Возможно, мне очень повезло, что на тот момент я слабо представлял, как работает компьютер. Не исключено, что у меня бы очень сильно поубавилосьпылу. Я бы держался подальше от научной фантастики… И уж всяко не осмелился бы рассуждать о перфокартах и циклических процессах.

Шел 1962 год. Я заканчивал высшую школу и хотел написать о первом человеке, который соединил свой разум с компьютером. Я даже полагал, что стану первым человеком, который такое напишет. В этом я, конечно, ошибался – но действительно, в те времена мало кто брался за эту тему. Я корпел над рассказом, стараясь, чтобы это соответствовало моим тогдашними представлениями о том, как пишут научную фантастику. На заднем плане я поместил всевозможные приметы времени – чтобы было интересно, даже если сюжет будет местами провисать. Дешевые термоядерные двигатели (которые работают при комнатной температуре!), свалки огромных машин и кратковременные периоды спада… На самом деле, это было продолжение рассказа Рэнделла Гаррета[2]«Чтоб мне провалиться, если это не вы», который я просто обожал. Экономический спад был позади, а от инопланетян меня тошнило.

И, конечно, должны были быть эксперименты на обезьянах – прежде чем усилителем интеллекта сможет воспользоваться главный герой.

Испытывая некоторые сомнения, я дал почитать рассказ своей маленькой сестренке (тогда ей было 10 лет). Представьте мое разочарование, когда она сообщила: «Скука страшная – кроме того места, где про шимпанзе». Какой удар… Однако в этом был свой резон. История с шимпанзе была действительно законченным фрагментом. После того, как это сделало меня знаменитым, я смог написать действительно значительную вещь – там, где героем был человек. Но в пятидесятые я был ребенком, мальчиком, который говорил и писал куда лучше, чем думал, но обладал хорошим воображением и читал все, что мог, – все, что писали люди, которые были умнее его. Я хотел знать будущее науки и, прежде всего, хотел знать о той научной революции, которая должна была вот-вот произойти.

Джону Вуду Кэмпбеллу[3]тоже понравилось «то место, где про шимпанзе». Но, в отличие от моей сестры, он с удовольствием прочитал продолжение истории Рэнделла Гаррета. И купил ее для «Аналога».

Итак… На дворе 1984 год (каким мы его себе представляли в шестидесятые), и наш герой столкнулся с очень серьезными проблемами.

* * *

Они знают, что он это сделал. Норман Симмонс[4]съежился от страха, его мозолистые черные пальцы так крепко стиснули «Тарзана, приемыша обезьян», что несколько страниц оказались порваны. Увидев, что натворил, Норман захлопнул книгу и бережно положил ее на стол. Потом, дрожа крупной дрожью, он попытался сжаться в клубок – маленький-маленький, чтобы никто не смог обнаружить. Мало-помалу он расслаблялся, тяжело дыша. Кимболл Киннингсон[5]никогда не отступил бы перед лицом опасности. Должен быть какой-то выход отсюда. Он знает несколько маршрутов, которыми можно выбраться на поверхность. Если никто его не видел…

Они начнут на него охоту. Они схватят его, и он умрет.

Внезапно он пожалел, что покинул сборные алюминиевые стены своей комнаты и школы, выкрашенные в зеленый цвет – но что поделать? Норман расстелил на полу простыню, которую снял со своей постели. Потом положил на простыню пять или шесть своих самых любимых книжек, метнулся через всю комнату к бельевому шкафу, вытащил оттуда красно-оранжевые бермуды и кинул их поверх книг и замер. Следом за бермудами полетело одеяло, потом портативная пишущая машинка, блокнот и ручка. Теперь он был готов к любым неожиданностям.

Норман туго связал края простыни и подтащил свой импровизированный саквояж к двери, открыл ее на волосок и выглянул наружу. Коридор был пуст. Норман открыл дверь шире и шагнул на грубый каменный пол туннеля, вырубленного в скале. Выволок свой завернутый в простыню груз из дверного проема. Сумка соскользнула с десятидюймового алюминиевого порожка – пол комнаты был выше уровня каменного пола коридора, – и пишущая машинка глухо брякнула. Норман опасливо огляделся. Свет в Маленькой Школе уже погасили: была суббота, и рабочий день у преподавателей закончился. Лаборатория тоже закрыта – нежданная удача, потому что обычно в такое время важный доктор Дунбан еще сидит там.