Наталья Орбенина

Невеста Сфинкса

© Орбенина Н., наследники, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Глава 1

– И все-таки я полагаю, Константин Митрофанович, что смерть этого молодого человека произошла не по воле провидения, а по злому человеческому умыслу. И прав, совершенно был прав мой коллега, который от постели больного поспешил к уездному следователю сообщить о странном случае. Не пренебрег своим, так сказать, долгом. Тоже засомневался!

Доктор снял очки и протер их большим клетчатым платком. Они стояли вдвоем на кладбищенской дорожке – доктор и следователь петербургской полиции Сердюков. Неподалеку завершала свой путь печальная процессия. Пришедшие проститься с покойным молча расходились, в воздухе еще стоял запах ладана от кадильницы, которой помахивал батюшка, произнося заупокойные молитвы. Воронье, потревоженное людьми, шумно поднялось и улетело прочь с недовольным карканьем. Ветерок шевелил ветки деревьев, на дорожки и могилы падала пожелтевшая листва. Лето было на исходе.

И столь же скоротечно закончилась жизнь Петра Викентьевича Соболева, единственного сына известного петербургского профессора, историка Викентия Соболева. Болезнь, которая так быстро свела его в могилу, стала для врачей неразрешимой загадкой. Над ней бились лучшие медицинские умы Петербурга, да все без толку. Молодой человек буквально сгорел у них на глазах в ужасных мучениях.

– Не скрою, – продолжал доктор, – и ныне, несмотря на несомненный прогресс медицины, многое еще остается непознанным, но этот случай, – он удрученно покачал головой, – этот случай какой-то особенный, совершенно непонятный. Конечно, я могу отнести все происшедшее на счет неизвестной нам африканской заразы, но внутренний голос подсказывает мне, что дело тут совсем в ином. Уж больно странными были эти то ли ожоги, то ли язвы. Их происхождение вызвано явно не внутренней патологией организма, их причина лежит вне человеческого организма. Но что это? Точно не огонь. Человек не может так обжечься и не помнить, где получил ожог большей части тела. Никаких химикатов он на себя не проливал, ни с чем не соприкасался телом…

– Готов с вами согласиться, – кивнул головой его собеседник, высокий, очень худой белобрысый человек в форменном полицейском сюртуке. – Но в любом преступлении важен мотив. Зачем, кому понадобилось таким жутким образом сжить со свету безобидного молодого господина? Насколько я успел понять, семейство любящее, дружное. Странно.

Сердюков выразительно пожал плечами. По дорожке от могилы к ограде кладбища, за которой дожидались экипажи, на руках вынесли бесчувственную вдову, совсем еще юную, хрупкую, уничтоженную горем. Следом, медленно, но твердо, опираясь на руку племянника мужа, шла мать покойного, окутанная черной вуалью. Сам профессор Соболев не смог пережить потерю единственного обожаемого сына – его хватил удар, и он уже не вставал с постели. Сердюков легонько кашлянул, прикрыв рот перчаткой. Дама остановилась.

– Господин следователь, вы хотите мне что-то сказать? – Сквозь вуаль сверкнули блестящие от слез глаза.

– Мадам, примите мои искренние соболезнования. Я потрясен скорой и печальной смертью вашего сына. Но, если вы позволите мне напомнить, наш прежний разговор остался незаконченным. Собственно, именно поэтому я здесь. И я, и доктор, мы оба полагаем, что эта трагедия не является случайностью. Возможно, это преднамеренные действия.

– Другими словами, вы снова настаиваете на мысли о том, что Петеньку убили? – Она нервно сжала руки в кружевных перчатках.

– Сударь! – резко произнес молодой человек, державший женщину под руку. – Вы не находите, что сейчас не самое подходящее время для подобных разговоров!

– Прошу прощения, господа! Я лишь хотел еще раз выразить вам свои соболезнования. Прошу прощения! – Сердюков искренне прижал руку к сердцу и чуть поклонился. – Однако же, Серафима Львовна, дозвольте мне навестить вас на днях, когда вы сможете меня принять и уделить мне время для беседы.

– Что ж, извольте. Но не теперь… Прощайте!

Сердюков еще раз поклонился и снял шляпу. Молодой человек сухо кивнул и повел даму к экипажу.

– Экая бестактность! – процедил он сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы собеседники могли расслышать его слова, и искоса посмотрел на тетку.

– Совать нос в чужие дела – его долг. А наш долг – достойно проводить Петю, – с тяжелым вздохом ответила Серафима Львовна.

– Но ведь это какая-то белиберда, глупость несусветная. Чушь собачья! Навет! Кому надо убивать Петра! Господи! Петра!

Что-то в его словах показалось матери странным, словно промелькнуло затаенное недоумение. Мол, нашли кого убивать, неужели нету на свете более достойных личностей?

Она чуть отодвинулась и приподняла вуаль, чтобы посмотреть племяннику в глаза.

– Стало быть, Лавруша, ты полагаешь, что твой кузен был таким ничтожеством, что и смерти недостоин?

– О Господи! Серафима Львовна! Опять вы за свое! Прошу вас, не надо сцен, вы расстроены, я расстроен, наговорим друг другу гадостей! К чему теперь все это?

– Иными словами, ты хочешь сказать, Лавр, что теперь, когда ты остался в нашей семье единственным, то теперь, теперь…

Она стала всхлипывать и вся затряслась. Слезы не давали дороги словам. Впрочем, это и к лучшему. Что может быть нелепей семейной сцены у свежей могилы!

– Или, быть может… – Лавр оторопело остановился. – Быть может, вы и впрямь думаете, что Петра убили, и, может, вы про меня и думаете?

Собеседники замерли, глядя друг на друга, пытаясь найти ответ на вопросы, мучившие их в последнее время.

– Ты прав, голубчик, – примирительно произнесла Серафима Львовна, и утерла платочком глаза. – Нам не надо говорить об этом сейчас.

Она опустила вуаль, которая бесшумно упала и скрыла ее прекрасное, совсем не тронутое ни горем, ни возрастом лицо. Они поспешили к экипажу, и молодой человек почтительно помог женщине сесть.

Доктор и полицейский все это время неотрывно смотрели вслед уходящим, размышляя о том, было ли совершено убийство их сына и брата или тот скончался от доселе неведомой болезни?

В этот момент позади них раздалось смущенное покашливание. Сердюков и доктор разом обернулись. На дорожке стояла горничная Соболевых, крупная девица с резкими чертами грубого лица.

– Ваше высокоблагородие, – едва пролепетала горничная. – Дозвольте…

– Чего тебе? – изумился следователь. Он уже разговаривал с ней и ровным счетом ничего не вынес из этого разговора, кроме того, что собеседница тупа и пуглива.

Вот и теперь от его резкого тона она вздрогнула, и ее большие глаза еще больше округлились. Она беспомощно оглянулась и в величайшем смущении поправила нелепую черную шляпку, надетую по случаю похорон молодого господина.

– Я давеча испугалась сильно, оттого и говорить не могла.

– Да ты и теперь