лекцией или статьей. Но прелести жены маячили перед глазами, дразнили, сводили с ума. Он бросал все к черту и шел к ней. Она подчинялась его желаниям безропотно, покорно, словно невольница из гарема, словно кроткое животное, и это выводило его из себя, приводило еще в большее исступление.

Все разом завершилось, когда стало известно, что Серафима ждет ребенка. Теперь дорога в ее спальню была закрыта. Соболев смирился с этим – ожидание потомства давало ему такое ощущение неземной радости, что он забывал все вокруг. Правда, жена эту радость не разделяла, она ходила трудно, ее бесконечно мучила дурнота, стучало сердце и кружилась голова. Роды терзали ее около полусуток, крики, разносившиеся по дому, сводили Викентия с ума. Родился мальчик. Юная мать, обезумев от боли и страданий, не хотела видеть его несколько дней. Доктор утешал – родовая горячка, временное умопомешательство. Такое случается у очень чувствительных особ.

Когда наконец она пришла в себя и пожелала видеть младенца, то, прижав его к своей груди, заявила мужу, что хотела бы окрестить ребенка Петенькой. Викентий Илларионович имел на этот счет иное мнение. Он даже и не собирался обсуждать его с женой, но тут вдруг услышал новые интонации в ее нежном голосе. Он понял, что она не отступит. Что ее страдания дают ей право поступать так, как она пожелает. А ему остается только подчиниться ее решению. Это было настолько новым, неожиданным в их отношениях, что Викентий не нашелся что возразить.

Петенька же превратился в предмет обожания мамы и папы, на нем сосредоточились материнская любовь – безудержная, сумасшедшая, и любовь отца – рассудочная, взвешенная, степенная.

Однажды, полагая, что прошло достаточно времени, Викентий Илларионович пожелал возобновить супружеские отношения. Он навестил жену, и так как давно не прикасался к ее коже, нежной груди, плечам, бедрам, то чуть не сошел с ума от распирающей его страсти. Серафима сидела на краю постели и, не скрывая недовольства, произнесла:

– Отчего так несправедливо разделил Господь: одному – неземное наслаждение, другому – омерзение и боль!

У Соболева потемнело в глазах. Жена, не поворачиваясь, легонько зевнула и грациозно потянулась за пеньюаром. Розовый шелк спины исчез в шелке ткани.

Врата рая с треском захлопнулись.

Глава 6

Серафима Львовна подняла голову и кое-как, на скорую руку, скрутила рассыпавшиеся волосы, воткнула несколько острых шпилек. Раньше она невольно вздрагивала от их уколов, а теперь она согласилась бы на любую боль взамен терзающей ее боли от потери Пети. Она хотела встать, но предательская дрожь в ногах усадила ее обратно. Нет, она не может вот так оставаться в кресле, надо заставить себя встать и пойти к больному мужу. Серафима оперлась руками о колени, чтобы было легче встать, и нехотя поплелась в комнату супруга.

Возле двери она остановилась. Так было всегда, на протяжении всей их совместной жизни. Она робела перед дверью, собиралась с духом. Иной раз, зная, что он сердит на нее или сына, недоволен прислугой, или еще Бог весть что, она подолгу не могла решиться нажать на ручку, переминалась, а потом, крестясь, входила.

Петенька тоже боялся отца до обмороков. Нет, Викентий никогда пальцем не тронул ребенка. Розог в доме и вовсе не водилось. Голоса на него не повысил, но умел говорить так, что дрожь пробирала до самых костей. Это свойство профессора Соболева знали не только домашние, но и все его студенты, которые шли к нему на экзамен или отвечать за провинности, как на Голгофу.

Серафима чуть поскреблась, дверь распахнулась. Старый камердинер мужа поклонился хозяйке и посторонился.

– Что, как он? – Серафима поспешно прошла к больному.

– Спит, барыня, а то все маяёся, метался, стонал. А теперь спит.

– Не дождался меня, – она села на стул около кровати. – Ты ступай пока, надо будет, позову. Я тут побуду.

Старик поплелся прочь, а она откинулась на спинку стула. Взгляд невольно скользил по лицу спящего. За последний год он сделался настоящим стариком, а ведь совсем недавно муж выглядел просто элегантным седовласым господином, высоким и статным, крепким, с резвыми и быстрыми движениями, так что присутствие в его жизни молодой жены не казалось неприличной нелепостью. Глаза спящего запали, скулы выступили вперед, сухая кожа обтянула череп, губы сжались в серую полоску.

Серафима подавила вздох и отвела глаза, так заныло сердце. Разве нет твоей вины в том, что он слег и вмиг постарел? Прочь, мысли, прочь! Взор ее заметался по комнате, ища пристанища.

Книги, книги, они везде, не только в кабинете, даже в спальне. Вся эта далекая, пыльная древность неожиданно стала и ее жизнью. Муж полагал, что главная забота образованного прогрессивного человека – это воспитать жену. Поднять ее не только до своего положения в обществе, но и до высот своего умственного развития. Жена должна вызывать не только телесный трепет, она может сделаться достойным собеседником. И мысли ее должны витать не только в детской, буфетной, бельевой, модных магазинах и лавках, этих необходимых, но низменных местах. Ее мысль пусть тоже обретается в высоких сферах, кои доступны только избранным. Он годами учил студентов, ему доставались всякие ученики, среди которых встречались и светлые головы, и тупоумные. Поэтому Соболев был совершенно уверен, что и жену можно приобщить к великим знаниям. Ведь можно научить медведя, собаку или обезьяну в цирке разным трюкам. В этом смысле жена гораздо более благодарный объект для усилий.

Руководствуясь самыми великими и благородными помыслами, Викентий Илларионович однажды позвал Серафиму и вручил ей книгу, монографию по древней истории, сопроводив строгими указаниями обязательно прочесть. В ту пору она только-только начала входить в роль взрослой женщины, жены профессора университета, хозяйки столичного дома. Голова шла кругом от забот и впечатлений. Посему книга была отложена на потом и совершенно забылась. Как-то раз за завтраком Викентий Илларионович решил поинтересоваться мнением супруги о прочитанном. Рука с вилкой застыла в воздухе, глаза молодой женщины округлились, она потупилась и залилась краской. Она не знала, что ответить, но не смела признаться, что напрочь забыла о злополучной книге.

– Но вы хоть открывали ее? Вы удосужились полистать? – В голосе мужа сквозило недоумение и плохо скрытое недовольство.

Нет, она тоже не могла сознаться, что взяла книгу, повертела, полистала, пробежала несколько страниц глазами и сочла необыкновенно скучной. Остаток семейного завтрака прошел в тоскливой тишине.

На другой день, будучи на кафедре, Соболев разговорился со стариком профессором, своим вечным оппонентом в научных баталиях.

– Викентий Илларионович, что-то вы, батенька, нынче мрачны