Очередная часть дневниковых «Записок» боевого генерала Николая Николаевича Муравьева-Карсского (1794–1866), охватывающая период с 1835 по середину 1848 года, не похожа на все предыдущие. Прежде всего тем, что посвящена она отнюдь не окутанным клубами пороха победоносным боевым викториям и реляциям с полей сражений, а весьма подробному, нередко доходящему до занудства в своей мелочной детальности и рутинной обстоятельности описанию перипетий служебных и личных взаимоотношений автора с придворной элитой России, включая императора Николая I.

По сравнению с предыдущими частями многолетних «Записок» главного героя, стоит отметить и существенно бóльшую витиеватость слога их автора с многочисленными нагромождениями причастных и деепричастных оборотов. Даже делая скидку на своеобразие и особенности литературной речи второй четверти позапрошлого столетия по сравнению с современным русским языком, это обстоятельство (тем более, учитывая тот факт, что Н. Н. Муравьев хотя и писал свои «Записки» буквально по «горячим» следам, но обрабатывал и редактировал их в течение всей своей жизни) не может не затруднять для современного читателя восприятие смысла муравьевского дневника. Но, может быть, именно в этом и состоит прелесть повествования более чем полуторавековой давности: ведь жизнь состоит из мелочей. Пусть читатель, после вдумчивого и внимательного прочтения авторского текста, сам сделает свой обоснованный и взвешенный вывод.

Поступательное развитие карьеры перспективного генерала внезапно прервалось в 1837 году, когда Николай I, до того весьма благоволивший к генералу Муравьеву, внезапно, без видимых причин публично сделал ему жесткий разнос в ходе инспекционного смотра войск, после чего Николай Николаевич счел невозможным для себя дальнейшее нахождение на службе и оставил столь любимую им военную стезю, которой посвятил всю свою сознательную жизнь.

Выйдя в отставку, Н. Н. Муравьев поселился в имении Скорняково (Архангельское) Задонского уезда Воронежской губернии своей второй жены Натальи Григорьевны Чернышевой, которое принялся детально обустраивать. Собственно говоря, десять лет «Записок» и посвящены описанию пребывания автора в роли частного человека, просвещенного помещика на вольных хлебах, вплоть до того момента, когда он вновь был призван государем на военную службу и уезжает к месту назначения под начало генерала от инфантерии В. И. Тимофеева.

Честно говоря, как ни пытается автор убедить читателя и прежде всего себя (ибо Н. Н. Муравьев писал свои «Записки» в первую очередь и в основном для себя самого, в силу выработанной им с ранней юности многолетней привычки вести дневник, поверяя ему свои мысли и чувства, а огласку его мемуары, писавшиеся автором отнюдь не для их опубликования, получили лишь на исходе XIX столетия), что жизнь на природе, в деревне, этаким хлебосольным русским барином ему по душе и по вкусу, а больше и лучше ему ничего и не надо, у него это не получается. Да и сама действительность, казалось, восставала против превращения его в деревенского сибарита, провинциального помещика средней руки:

Мыслями и чувствами, делами и помыслами он постоянно возвращается туда, где привык быть: в действующую армию, в дипломатический корпус, в круг высших государственных чиновников, со многими из которых он за годы своего вынужденного, по сути, безделья (если называть вещи своими именами) неоднократно встречался и переписывался. Поверяя дневнику свои мысли и переживания, он неоднократно обращался к причинам резкого, во многом внезапного (прежде всего для него самого) изменения к нему в 1837 году в ходе инспекционного смотра войск отношения Николая I, в результате которого он был вынужден подать в отставку.

Что стало тому причиной: самодурство императора, подверженного резким перепадам настроения и вспышкам гнева (в дневнике, естественно, автор даже вскользь не упоминает о таком варианте, ибо это было бы явной крамолой с непредсказуемыми для него последствиями, хотя между строк чувствуется и читается глубокая обида на несправедливость тех монарших придирок); заговор придворных, желавших задвинуть подальше или вовсе свалить слишком уж выделявшегося на общем фоне независимостью своих суждений и мнений генерала; сам ли Николай Николаевич общим непорядком в вверенных ему частях дал повод царственному гневу, или же свойственная ему некоторая мнительность и неуверенность в себе заставила его подать в отставку (ведь Николай I, несмотря на публичный и жесткий разнос своего подчиненного, отнюдь не увольнял его со службы и даже не намекал на это), сейчас уже сказать невозможно. Высказывающееся порой в популярной (и не только) литературе мнение, что таким изощренным способом царь отомстил своему генералу за победу над собой в ходе Красносельских маневров 1835 года, на поверку не выдерживает никакой критики.

Во-первых, государь Николай Павлович, конечно, был далеко не ангелом во плоти и не отличался бросавшейся бы в глаза окружающим широтой чувств, но по образу своих мыслей и действий нередко был рыцарем, ощущая себя (и желая, чтобы его воспринимали) этаким последним рыцарем-монархом Европы в лучшем смысле этого понятия, и так мелочно мстить было точно не в его характере. Во-вторых, калейдоскоп событий, прошедших со времени Красносельских маневров до публично выраженного спустя два года царем Муравьеву неудовольствия за смотр войск, был столь значительным, что требовалась очень веская и глубокая причина, чтобы оставить столь глубокую душевную рану у императора или столь сильно уязвить его самолюбие. В-третьих, Красносельские маневры 1835 года априори таковыми быть не могли, ибо явились не столь образцово-показательными, сколь показушно-игровыми (сродни игре юного Петра I со своими живыми потешными солдатиками, только со значительной степенью понижения роли и смысла его царственным праправнуком). В-четвертых, Муравьев выиграл (если вообще можно так выразиться) Красносельские маневры у Николая I во многом случайно: никакой заранее детально разработанной стратегии действий у него не было и быть не могло, ибо диспозиция была ему предоставлена в самый последний момент. Ну и, наконец, при всей любви Николая I к елею царедворской лести, он был все-таки весьма здравомыслящим правителем и прекрасно отдавал себе отчет в том, что не является полководцем или военным стратегом, а потому легко может быть в реальности побежден на маневрах любым из имеющих боевой опыт его генералов (другое дело, что последние такового бы никогда не допустили).