Все эти обстоятельства сильно потрясли душу мою. Я должен был переломать привычки свои и заняться деятельно службой, оставить собственные дела и занятия свои и скоро поступить на службу с неуверенностью, что мне хорошо будет; ибо по всему было видно, что меня подвергали искусу. Я мог и могу, при всех обещаниях, ожидать, что враги мои, усыпленные продолжительной отставкой моей, снова восстанут. Знаки расположения ко мне государя возродят снова зависть; но дело было решенное и конченное, и я поступил на новое поприще с убеждением, что исполняю свою обязанность.

Не менее того со сжатым сердцем оставлял я мирное убежище свое, и последние два дня пребывания моего в деревне глаза мои не высыхали: всякий крестьянин, с которым я имел дело, всякое дерево, мною посаженное, напоминали мне о десятилетнем пребывании моем в Скорнякове и о том, что мне предстояло в суетном круге, в который я пускался.

2-го мая я выехал из деревни, сделав для управления отчины и сохранения дома в том порядке, в котором я его оставлял, те распоряжения, который я мог в столь короткое время.

2-го мая было воскресенье. Я вышел к церкви, где выслушал обедню и более не возвращался в дом. Экипажи были уже за домом. Я хотел проститься с собранными крестьянами; но едва я начал говорить, как не мог удержаться и зарыдал. Крестьяне были тронуты, и многие отозвались, что довольны были моим управлением, когда я их о том не спрашивал. Один только вышел вперед и просил меня, чтоб им было прибавлено земли. Я отвечал ему, что мне не до того было, что не затем собрал их и не мог сего сделать. Успокоившись несколько, я увещевал их к трудолюбию и повиновению в мое отсутствие, нашел в них отголосок готовности, простился и поехал к мосту. Толпа тянулась за мною, чтобы проводить меня за реку: но мост не выдержал бы такой тяжести. Я поблагодарил крестьян, воротил их и велел дать всем по чарке вина[148].