Моим родителя и Кейси

В эти последние минуты перед концом света кто-то закручивает крошечный, меньше ресницы, винтик, а кто-то тонкими руками расправляет цветы…

Джеймс Ричардсон,

«Другой конец света»

Мы не заметили этого сразу. Да мы и не могли.

Сначала лишнее время, изменившее привычный срок наступления сумерек, просто не ощущалось, словно расцветающая под кожей опухоль.

Нас отвлекали войны и погода. Мы не обращали внимания на вращение Земли вокруг своей оси. На улицах далеких стран продолжали взрываться бомбы. Приходили и отступали ураганы. Заканчивалось лето. Начинался новый учебный год. Все шло как обычно. Секунды складывались в минуты. Минуты вырастали в часы. И у нас не было никаких оснований предполагать, что эти часы могут не превратиться в привычные, равновеликие и понятные каждому человеку дни.

Позже, правда, появились люди, утверждавшие, что почувствовали наступление катастрофы раньше всех. Так говорили рабочие ночных смен, поставщики продовольственных магазинов, корабельные грузчики, дальнобойщики и прочие полуночники, обремененные бессонницей, заботами и болезнями. Они привыкли встречать рассветы. Их покрасневшие глаза заметили непривычную настойчивость утреннего сумрака, но каждый списал эту странность на переутомление и расшатанные нервы.

Ученые объявили о случившемся шестого октября. Мы все помним тот день. Специалисты заявили, что действительно на Земле произошли изменения, а именно замедление. С тех пор мы так и называем этот процесс.

— Мы не знаем, станет ли эта тенденция устойчивой, — заявил скромный бородатый ученый на срочно организованной и ныне печально известной пресс-конференции. Он прокашлялся и перевел дыхание. Камеры светили ему прямо в глаза. А дальше наступил момент, который потом так часто показывали по телевизору, что голос ученого, его заикание, паузы и едва заметный акцент жителя Среднего Запада навек слились воедино с самой новостью. Он продолжил: — Но подозреваем, что станет.

Сутки стали длиннее на пятьдесят шесть ночных минут.

Поначалу люди собирались на улицах и кричали, что наступил конец света. Преподаватели в школе проводили с нами беседы. Я помню нашего соседа, мистера Валенсия, который доверху забил свой гараж консервами и бутылками с водой. Сейчас я понимаю, что он готовился к куда менее серьезной катастрофе.

Продуктовые магазины быстро опустели, товары исчезли с полок, словно корова языком слизнула.

Автострады встали. Люди слышали новости, и им хотелось бежать. Целые семьи набивались в микроавтобусы и пересекали границы. Автомобили сновали во все концы, как маленькие зверьки, застигнутые врасплох лучом света.

Но спрятаться на Земле, разумеется, было негде.

Новость обрушилась на нас в субботу.

Честно говоря, в нашем доме изменений никто не заметил. Ранним утром все спали, поэтому на рассвете ничего особенного не почувствовали. Последние несколько часов до тех пор, когда мы осознали, что началось замедление, отложились в моей памяти, словно спрятанный под осколком стекла детский секретик.

Моя подруга Ханна в ту ночь осталась у нас. Мы с ней по традиции устроились в спальных мешках на полу в гостиной, как делали уже сто раз до того. Мы проснулись от стрекотания газонокосилок, собачьего лая и мягкого скрипа батута, на котором прыгали близнецы из соседнего дома. Через час нам предстояло надеть синюю футбольную форму, зачесать волосы назад, намазаться кремом от загара и обуть шипованные бутсы.

— Мне приснился ужасно странный сон, — сказала Ханна, лежа на животе.

Затем она оперлась на локоть и заложила за уши длинные, спутанные светлые волосы. Ханна отличалась особой, свойственной только худеньким девушкам красотой, о которой я могла лишь мечтать.

— Тебе всегда снятся странные сны, — ответила я.

Ханна расстегнула спальник и села, подтянув колени к груди. На ее тонком запястье висел браслет с брелоками, один из них был половиной маленького медного сердечка. Вторая половина хранилась у меня.

— Я как будто дома, но это не мой дом, — продолжила она. — Рядом мама, но тоже не моя. И сестры не мои.

— А я редко запоминаю сны, — заметила я и пошла выпускать кошек из гаража.

В то утро мои родители занимались тем же, чем всегда, — просматривали прессу за обеденным столом. Так и вижу их: мама в зеленом халате и с мокрой головой быстро перелистывает страницы, а полностью одетый папа, молча и внимательно, читает все статьи по порядку. Буквы отражаются в толстых стеклах его очков.

Позже папа решил сохранить газету за то число. Он спрятал ее как фамильную драгоценность, положив к номеру, который вышел в день моего рождения. На страницах того субботнего выпуска, предвосхищая грядущие события, рассказывали о росте цен на городскую недвижимость, размывании пляжей и планах строительства новых дорожных эстакад. Еще сообщалось, что на прошлой неделе на местного сёрфера напала большая белая акула, а пограничники нашли пятикилометровый подземный тоннель, прорытый контрабандистами из Штатов в Мексику. Кроме того, полиция обнаружила тело давно пропавшей девушки, погребенное под грудой белых камней в восточной пустыне. Время наступления рассвета и заката, которое так и не подтвердилось, было напечатано в таблице на последней странице.

За полчаса до того, как на нас обрушились новости, мама поехала за булочками.

Думаю, кошки почувствовали перемены раньше нас. Они обе были сиамками, но из разных пометов. Хлоя, ласковая пятнистая соня, и Тони, полная ее противоположность: старый сварливый дурень, который сам драл на себе шерсть. Ее клочки вечно летали по дому и застревали в ковре, как крошечные перекати-поле.

В те последние минуты я насыпала сухой корм в миски. Кошки вдруг навострили уши и повернулись в сторону двора. Возможно, они почуяли перемены. Они хорошо знали звук мотора маминого «вольво». Я так и не поняла, что именно их тогда насторожило — шорох колес стремительно подъехавшей к дому машины или истерический визг тормозов.

Через мгновение я и сама догадалась, что мама взволнована, услышав на крыльце ее торопливые шаги и нервное звяканье ключей: на обратном пути из булочной она узнала тогда свежую, а теперь печально известную новость.

— Немедленно включите телевизор! — крикнула она с порога, когда ворвалась в комнату, запыхавшаяся и вспотевшая. Забытые в замочной скважине ключи так весь день и проболтались в двери. — Происходит что-то кошмарное.

Мы давно привыкли к маминой манере излагать мысли. Она любила приукрашивать, сгущать краски, преувеличивать. Выражение «кошмарно» могло относиться к чему угодно. Иногда оно обозначало тысячи совершенно обыденных ситуаций: уличную жару или пробки, подтекающие трубы или длинные очереди. Даже еле уловимый сигаретный дым порой становился «действительно и абсолютно кошмарным».