— Не понимаю, почему твой отец до сих пор не позвонил.

Мама вынесла на крыльцо беспроводной телефон, но он безмолвствовал. Потом сделала несколько маленьких бесшумных глотков из стакана. Помню, как в нем позвякивал лед, а вода капала с краев, оставляя на цементном полу странные узоры.

Конечно, панике поддались не все. Моя учительница музыки Сильвия, жившая через дорогу, продолжала работать в саду, как ни в чем не бывало. Сперва она ползала по земле на четвереньках, и в руках у нее сверкали садовые ножницы. Затем она отправилась на прогулку по кварталу. Сабо постукивали по тротуару, рыжие пряди выбились из наскоро заплетенной косы.

— Привет, Джулия, — сказала она, дойдя до нашего двора, и улыбнулась маме, но так и не назвала ее по имени. Они были ровесницами, но Сильвия почему-то выглядела моложе.

— Кажется, ты не особенно переживаешь, — заметила мама.

— Que sera sera, — вздохнула Сильвия. — Я всегда так говорю. Будь, что будет.

Я любила Сильвию, хотя знала, что маме она не нравится. Она казалась мне красивой и прикольной, и от нее вкусно пахло. Ее тонкие, длинные, словно ветви эвкалипта, руки и ноги постоянно были украшены массивными браслетами с бирюзой. Но перед уроком игры на фортепиано она всегда снимала их, чтобы лучше чувствовать единение с клавишами. Она даже разувалась перед тем, как сесть за инструмент.

— Хотя, возможно, у меня просто помутнение рассудка, — добавила Сильвия. — Я сейчас в середине очищения.

— Какого очищения? — заинтересовалась я.

— Поста, — ответила она и наклонилась ко мне, чтобы объяснить. Я заметила, как мама отодвигает фонарики подальше за спину. Кажется, ей стало стыдно за свой страх. — Никакой еды и алкоголя, только вода. В течение трех дней. Уверена, что твоя мама тоже так делает.

Мама покачала головой:

— Нет, я таким не занимаюсь.

Теперь уже мне стало неловко за покрытый испариной стакан, который стоял у мамы за спиной. На минуту воцарилось молчание.

— Как бы там ни было, все происходящее — не повод прекращать занятия, Джулия. Увидимся в среду, — добавила Сильвия перед уходом.

Несколько следующих дней Сильвия, надев панаму, так же невозмутимо подрезала розы и пропалывала сорняки.

— Знаешь, такая худоба вредна для здоровья, — заметила мама, когда Сильвия вернулась в свои садовые владения. Мамин гардероб был переполнен платьями на размер меньше, чем нужно. Упакованные в пластик, они ждали дня, когда мама сбросит несколько килограммов, расстраивающих ее уже много лет. — У нее все кости можно пересчитать.

Что ж, это была правда.

— Смотри, фонари зажглись! — воскликнула я.

Фонари включались автоматически с наступлением темноты. Но в тот день солнце еще сияло.

Я представила людей, живущих на другой стороне планеты, в Индии и в Китае. Они толпились во мраке и тоже ждали — только, в отличие от нас, не заката, а рассвета.

— Мог бы хоть сообщить, что добрался до работы, — проворчала мама.

Она снова набрала номер, подождала несколько гудков и положила трубку.

Однажды я ездила к папе на работу. При мне ничего особенного там не произошло. Беременные лежали в кроватях, смотрели телевизор и все время что-то жевали. Отец задавал им вопросы и проверял графики. Будущие папаши кружили поблизости.

— Я же просила его позвонить, — не успокаивалась мама.

Ее тревога передавалась мне, хотя я и старалась не поддаваться.

— Наверное, он просто очень занят.

В конце улицы я заметила Тома и Карлотту — пожилую пару, которые сидели возле своего дома. Он — в застиранной майке и джинсах, она — в ботинках «Биркенсток» и с длинной седой косой через плечо. В этот час они всегда отдыхали в шезлонгах на дорожке, с сигаретами и коктейлем «Маргарита» в руках. Через открытую дверь гаража виднелись кольца игрушечной железной дороги Тома. За последние годы почти все обитатели нашей улицы уже переставили или хотя бы отремонтировали свои дома — образно говоря, отполировали пожелтевшие зубы. И только жилище Тома и Карлотты пребывало в первозданном виде. Даже полы там устилал все тот же старый бордовый ковролин. Я это знала точно, потому что заходила к ним, продавая скаутское печенье.

Том заметил мой взгляд и поднял руку с бокалом в знак приветствия. Мы почти не знали друг друга, но он всегда относился ко мне с симпатией. Я помахала в ответ.

На дворе стоял октябрь, больше похожий на июль: в воздухе пахло летом, и небо в семь часов вечера оставалось светлым.

— Надеюсь, телефоны исправны, — с беспокойством сказала мама. — Телефоны-то ведь должны работать?

В ту ночь во мне проявились многие мамины черты, в частности способность зацикливаться на чем-то одном и неумение смиряться с неопределенностью. А вот ее широкие бедра и высокие скулы дремали во мне еще несколько лет. Тогда я этого не понимала.

— Мам, расслабься!

Наконец телефон зазвонил. Мама немедленно ответила, но через секунду в ее голосе послышалось разочарование, и она передала трубку мне.

Звонила Ханна.

Я поднялась с крыльца и пошла на лужайку, прижимая телефон к уху и щурясь на солнце.

— Нет времени болтать. Я просто хотела сказать, что мы уезжаем, — сообщила Ханна.

В трубке слышались голоса ее сестер. Я представила, как она стоит посреди их общей спальни, вспомнила желтые в полоску занавески, сшитые ее мамой, гору плюшевых игрушек на кровати и разбросанные по комоду заколки для волос. Мы провели немало часов в этой комнате.

— А куда едете?.

— В Юту. — Голос Ханны казался испуганным.

— И когда вернетесь?

— Мы не вернемся.

Меня охватила паника. В тот год мы с Ханной практически не разлучались, и учителя даже начали путать наши имена.

Как я позже узнала, после начала замедления тысячи мормонов собрались в Солт-Лейк-Сити. Ханна сказала, что их церковь определила точное место Второго пришествия Спасителя. Там уже построили гигантское зернохранилище, чтобы прокормить ожидающих конца света мормонов.

— Вообще-то, мне нельзя тебе об этом рассказывать, ты ведь не принадлежишь к нашей церкви, — добавила она. — Но это правда.

Моя семья происходила из мирного лютеранского рода, поэтому никакими секретами не владела и четкими знаниями о конце света не располагала.

— Ты еще здесь? — спросила Ханна.

Мне было трудно говорить. Я стояла на газоне и пыталась не заплакать. Наконец я выдавила из себя:

— Вы уезжаете навсегда?

Я услышала, как Ханну окликнула ее мама.

— Надо бежать, я попозже еще наберу, — ответила она и повесила трубку.

— Что она сказала? — крикнула мама с крыльца.