Ее шляпка лежала на земле, но тень от куста защищала ее от солнца; голова девушки склонилась над рисунком. Луч, пробившийся между листьями, освещал ее вьющиеся темные локоны и бросал нежные тени на сияющее лицо. Джон стоял рядом и смотрел на нее, и им вновь овладело страстное желание разгадать эту девушку. Но не следует пытаться проникнуть в то, что должно оставаться скрытым от взоров людей; никогда не следует взывать ни к небу, прося его явить свою славу, ни к аду, прося его явить могущество сил преисподней. Знание приходит само по себе, и многие из нас согласятся, что оно иногда приходит даже слишком рано и оставляет в сердце пустоту. «Нет ничего ужаснее горечи знания», — сказал кто-то из великих, и многие, слепо следовавшие по его стопам, должны были сознаться в истине этих слов. Будем же благодарны за то, что многое скрыто от наших взоров. Не ищите поэтому, люди, возможности проникнуть сквозь завесу таинственного, будьте довольны тем, что вы видите, что может быть осязаемо и что представляется вам при дневном свете. Вспоминайте судьбу Евы и утренней звезды Люцифера. Не следует снимать покрывала с сердца людей, ибо в душе каждого скрывается много невысказанного, подобно тому как в уме спящего — сновидений. Не снимайте этого покрывала, не шепчите слов, взывающих к жизни, когда вокруг все объято сном, чтобы этим шепотом любви и сострадания не вызвать образов, которые устрашат вас же самих.

Джон стоял несколько минут в ожидании, как вдруг Джесс испуганно открыла глаза и пристально посмотрела на него.

— О! — произнесла она, вся дрожа. — Это вы, или я все еще вижу сон?

— Чего же вы испугались? — Он рассмеялся. — Кто же другой, как не я?

Она закрыла лицо руками и тотчас же их отняла; в эту минуту Джон заметил перемену в выражении ее глаз. Они были такие же большие и прекрасные, как и всегда, но в них светилось что-то новое, особенное. Казалось, душа ее отражалась в них. Может быть, это происходило из-за того, что зрачки ее расширились во время сна.

— Ваш сон! Какой сон? — спросил он, продолжая смеяться.

— Нет, пустяки, — отвечала она прежним утренним голосом, который возбудил его любопытство больше, чем когда-либо, — это был сон!

— По-моему, вы — на удивление странная девушка, мисс Джесс, — заговорил Джон, — я не думаю, чтобы у вас было весело на сердце!

Она взглянула на него.

— Весело на сердце? Да у кого бывает весело на сердце? Только у того, кто ничего не чувствует. Положим, — продолжала она после некоторого молчания, — что кто-нибудь на время отрешится от собственного своего я, от мелких личных интересов и скромных радостей и забот. Можно ли быть счастливым, видя повсюду людское горе, несчастья и страдания человечества? Если даже самому находиться в безопасности, можно ли, имея сердце, оставаться равнодушным?

— Разве одни только равнодушные и счастливы?

— Да, равнодушные и эгоисты, что, впрочем, почти все равно, ибо равнодушие есть высшая степень эгоизма.

— В таком случае на свете много эгоизма, потому что и счастливых людей много, несмотря на все зло, существующее на земле. Я думаю, однако, что счастье происходит от доброты сердца и от здорового желудка.

Джесс покачала головой и отвечала:

— Может быть, я и ошибаюсь, но я не знаю, как может человек чувствовать себя счастливым, видя вокруг одни лишь страдания, болезни и смерть. Вчера, например, я видела умирающую готтентотку и плачущих над нею детей. Это была бедная женщина, и ей выпала тяжелая доля, но она любила жизнь и была любима детьми. Может ли быть счастлив и благодарить Создателя за дарованную ему жизнь тот, кто был свидетелем этой сцены? Капитан Нил, быть может, мои взгляды покажутся вам странными, и, по всей вероятности, не мне первой они пришли в голову, но во всяком случае я их вам не навязываю. И для чего, — продолжала она с усмешкой, — эти же самые мысли и до меня роились в уме многих, и та же история повторяется из года в год вот уже сколько веков, подобно тому как те же облака проносятся по тому же голубому небу? Как облака родятся в вышине, точно так же и мысли образуются в голове, а и те и другие кончаются слезами или расплываются в тумане, разъедающем глаза.

— Так вы думаете, что нельзя быть счастливым на земле? — спросил он.

— Я этого не говорю. Счастье, по-моему, возможно. Да, оно возможно, если кто-либо полюбит другого настолько сильно, что будет в состоянии забыть все на свете, и если кто-либо положит свою жизнь за других. Нет истинного счастья без любви и самопожертвования, или, вернее, без любви, так как в ней уже подразумевается второе. Она — чистое золото, все же прочее — позолота.

— Откуда вы все это знаете? — с живостью спросил он. — Вы ведь никогда не были влюблены?

— Нет, — отвечала она, — я так никогда не любила, но все счастье, выпавшее мне в жизни, проистекало из любви. Я думаю, что в любви заключается мировая тайна: любовь — это философский камень, который безуспешно искали ученые и который обладает свойством все превращать в золото. Может быть, — продолжала она с загадочной улыбкой, — ангелы, покидая землю, оставили в удел человечеству любовь, чтобы мы посредством нее могли вновь с ними соединиться. Она одна возвышает человека над миром, с ее помощью мы постигаем Божество. Все минется — одна любовь останется, потому что она не может угаснуть, пока есть хоть искра жизни; если она истинная, то она бессмертна. Но только она должна быть непременно истинной.

Постоянная сдержанность и холодность Джесс исчезли, ее бесстрастное лицо оживилось и приобрело отпечаток какой-то особой прелести. Джон смотрел на нее и понемногу начинал постигать всю глубину души этой замечательной девушки. Невзначай он встретился с нею глазами, и ее взгляд произвел на него сильное впечатление, хотя капитан Нил не принадлежал к числу влюбчивых натур и был слишком стар для того, чтобы ощущать волнение от случайного взгляда хорошенькой женщины. Он подошел ближе и пристально на нее посмотрел.

— В таком случае стоит жить для того, чтобы испытать такую любовь, — произнес он скорее про себя, нежели вслух.

Она не отвечала и только смотрела на него, вложив в этот взгляд всю свою душу, и Джон Нил почувствовал себя как бы находящимся под ее гипнотическим влиянием. И в это же время в ее душе возникло и утвердилось сознание, что стоит ей лишь пожелать — и сердце этого человека будет принадлежат ей, что она овладеет им наперекор целому свету, потому что воля ее сильнее его воли и ум ее в состоянии подчинить себе его ум. Мысль эта промелькнула в ее сознании мгновенно, она и сама не могла бы дать себе в том отчета, но она твердо была убеждена, что это так, подобно тому, как была убеждена, что над ее головой сияет южное небо. Но что важнее всего, так это то, что он сам был в том же убежден. Сознание это явилось в ней внезапно и наполнило ее душу такой радостью и в то же время так болезненно отозвалось в ее сердце, что она на мгновение забыла обо всем остальном.

Затем она опустила глаза.

— Я думаю, — проговорила она спокойно, — что мы наговорили друг другу много глупостей; мне же пора снова приняться за прерванный рисунок.