на горизонт – до заката оставалось около часа. Оно было скрыто за огромной взбитой тучей, его лучи, проходящие через сложные лабиринты многослойного препятствия, несколько раз отражались от их стенок, усиливались, и наконец выходили в причудливое отверстие впереди.

– Похоже на бегемота, – заметила Эмма по поводу светящейся дыры на теле тучи.

Границы лучей, повсеместно просвечивающих это животное, были отчётливо видны на фоне тёмно-синего неба. По мере опускания солнца лучи постепенно скользили по раскинутой перед нами долине, словно кого-то внимательно ища. Они подвигались всё ближе и ближе к нам. Смутное волнение охватило наши сердца: "что сейчас произойдёт?", – витал в них немой вопрос; зрелище загипнотизировало нас, и мы замерли в ожидании неторопливых лучей. Наконец они достигли нас, и солнце внимательно оглядело нас и "бархатную гору", затем на время скрылось и вскоре снова появилось на небе уже без какой бы то ни было вуали, радуясь тому, что больше нет препятствий на пути к горизонту.

Вскоре, продолжив путь, мы, действительно, обнаружили машину Паскаля, она была открыта, ключи доверчиво торчали из замка зажигания. Отыскав немного съестных припасов, мы устроили небольшой пикник прямо на длинном капоте автомобиля. Постепенно закат одной звезды привлёк сияние других, падение которых в свою очередь изредка привносило в нашу оживлённую беседу упоительное затишье молчанья.

IX

На следующий день, я проснулся довольно рано – впрочем, "рано" было заимствовано из лексикона лентяя – нужно было вернуть машину. Всё ещё находясь под эйфорией вчерашнего дня и вечера, под эгидой счастья я спустился вниз, как, вдруг, моё расплывчатое внимание отрезвило белое пятно на тёмном паркете.

"Это было чудесное лето, Джозеф! Если признаться, лучшее лето в моей жизни… Никто и никогда не чувствовал меня так, как это получалось у тебя (и это касается не только танцев). Но сегодня я уезжаю."

Остаток записки был прочитан мной уже в такси, садиться за руль самому казалось невозможным.

"Мы жители разных городов, стран, но дело не в этом. Разве ты не видишь, что мы сделали с друг другом? Твоя школа опустела, а я ослепла так, что словно и не была ни в одном из музеев. Тебе не следует забывать о своих целях, какими бы они ни были. А мне. Все считают, что мне следует чего-то там добиться, но я теряюсь в догадках чего именно, кажется невозможным остановить свой выбор на чем-то определённом. Взять даже Париж, он великолепен, но мир так огромен, разве стоит себя ограничивать?

Быть может наши чувства со временем превратятся в приятные – словно запах земляники – воспоминания?

Мой Джозеф, мой любимый Париж, прощай!"

Не только негодование царило в моём сердце по дороге в аэропорт, крушение надежд и оборванная жизнь невыносимой пустотой замораживали и его, и всё моё естество. Лишь тогда мне вспомнилось, как Эмма мимолётом перед падением сказала, что уедет. "Почему я не придал вчера этому значения? Только ли из-за её падения? Может быть, как кто-то видит то, что хочет видеть, так и я не слышал, чего не хотел слышать?" – вспыхивали вопросы в моей голове, – "но неужели она настолько бесчувственна?"

На ватных ногах пришлось бегать мне по зданию огромного аэропорта, пока, наконец, я не отыскал Эмму. В конце концов увидев её, я замер в немом вопросе. Её зарёванное лицо – как кощунственно это ни звучит – было лучшим доказательством что у нас по-прежнему всё хорошо. Увидев меня, она отвернулась, угрюмо наклонив голову, но её острый носик словно непоседливый ребёнок продолжал наблюдать за мной из-за укрытия волос. Я продолжал стоять неподалёку.

– Эмма, – позвал я. – Неужели принцессы прощаются так?

– А как они прощаются? – блеснули карие глаза из-под тёмных, почти чёрных бровей.

Я подошёл и подал руку, Эмма добросердечно приняла её.

– Во-первых, так, – я тепло обнял возлюбленную, – во-вторых, так, – покружил её в объятьях, – и, в-третьих…

– Вид у меня тот ещё для принцессы, – критично заметила она, – зачем ты приехал?

– Помня твою самокритичность, я решил привезти тебе твою записку для того, чтобы ты исправила там одну ошибку.

– Какую? Ты обманываешь, там нет ошибок!

– Есть, – я развернул записку, – вот это слово, – мой карандаш указал на "adieu" [фр. – прощай], – пишется, как и слышится: "au revoir" [фр. – до свидания], исправь, пожалуйста.

Эмма рассмеялась:

– Ты совсем не умеешь обращаться с девушками!

Я предложил ей не загадывать о будущем, каким бы разрушительным оно нам ни казалось, зачем сжигать мосты? кто знает к чему приведёт нас жизнь? и так далее. Я обещал не питать никаких надежд, если ей этого не хотелось, но в то же время предложил остаться друзьями. Было действительно сложно что-то загадывать, но всё же мне было необходимо отвоевать как можно больше возможностей – мнимых или явных – и я добился от Эммы заветного исправления записки, узнал её номер телефона (до этого был известен лишь номер в парижском отеле). Вскоре объявили посадку, и она с подругами скрылась из виду. Мне показалось, что мой приезд так или иначе нам обоим облегчил сердца.

Мог ли я удержать Эмму? Я так хотел этого! Но было ли это возможным? У каждого из нас, была так или иначе устоявшаяся жизнь, похожая на рельсы с редкой развилкой. Ясно была видна необходимость восстанавливать забытую школу, и казалось невозможным заниматься этим в присутствии Эммы. Всё моё существо жаждало непрерывно делить с ней каждое мгновение, сидеть и слушать её задушевные рассказы, не отрываясь глядеть в любимые глаза. Но мой разум проникся словами из горькой записки: все желания и мечты разбегались и прятались от испепеляющего вездесущего голоса рассудка, непреклонно он требовал открыть глаза и увидеть пропасть. Но открывая глаза разума, я становился глух к напевам чувств.

X

С вышеописанных событий прошло примерно полгода. Я по-прежнему возился со своей школой, и первое время всё так же осью всех мыслей была Эмма, планеты "Воспоминания" и "Мечты" кружились вокруг излюбленного солнца. Если поначалу, на горизонте будущего маяком мерцала надежда – я с нетерпением ждал окончания первого месяца разлуки для того, чтобы позвонить Эмме – и всё казалось почти радостным, почти светлым, то, когда мне не удалось дозвониться по заветному номеру (все попытки заканчивались неизменным "non disponible" [фр. – абонент недоступен]), острое чувство потери перевернуло мне сердце. Не находило себе места и брыкалось оно негодующим зверем в грудной клетке. Я пробовал и пробовал снова набирать выученные наизусть цифры, но всё было тщетно, и попытки были оставлены. Необычайно серым и безрадостным