Он не помнил, как выбрался из вагона, как поднимался по эскалатору, прежде чем оказаться на тесном асфальтированном пятачке, прилегающем к станции метро. Отдышался немного, жадно втягивая прохладный воздух — и вроде бы легче стало, дурнота отступила.

Ну, и куда теперь? Обратно в метро, под землю? Почему-то при одной мысли об этом сердце противно екнуло и на лбу выступили крупные капли нота. Лучше пройтись немного по бульварчику, а там и до дома недалеко. Можно на автобусе доехать.

Вилен Сидорович шел по бульвару, щурился на осеннее солнышко, и настроение постепенно улучшилось. Хотелось расправить плечи, пройтись твердым шагом, голову держать гордо и в землю не смотреть, снова почувствовать себя молодым и сильным — хоть не надолго… Только вот кошелка эта дурацкая мешает. Тяжелая, зараза, и колеса подпрыгивают на каждом камешке. Волочишь ее за собой, как рикша какой-то. Мелькнула даже шальная мысль — бросить ее, что ли, потихоньку где-нибудь за кустом? Нет, нельзя. А то ведь как на рынок пойти в следующий раз?

Вилен Сидорович едва не столкнулся с бледной, просто одетой женщиной, что шла ему навстречу. Он даже извинился, но женщина, казалось, его вообще не заметила. Только посмотрела отсутствующим взглядом, кивнула зачем-то и пошла себе дальше. Горе, наверное, у человека. Вроде бы и нестарая еще, и приличная женщина, а вид какой-то расхристанный, кофта наизнанку надета, глаза красные и волосы причесаны кое-как. Много сейчас горя у людей.

Тихий бульварчик упирался в оживленную трассу. Можно, конечно, спуститься в подземный переход и подождать автобуса, а можно — срезать путь через заросший пустырь с торчащим на нем остовом недостроя, брошенного еще в восьмидесятых, и по тропиночке выйти прямо к дому. Вилен Сидорович с сомнением посмотрел на остановку. Так и есть, народу — никого, значит, автобус недавно ушел, а следующего ждать придется долго. Он еще раз посмотрел на пустую остановку, махнул рукой и зашагал по тропинке через пустырь.

Ольгу в то утро разбудило солнце. Маленький острый лучик, что пробился сквозь плотно зашторенные окна, светил прямо в глаза, будто запутался в ее длинных ресницах. Было немного щекотно, но все равно приятно — казалось, что кто-то теплый, очень родной и близкий гладит ее по лицу.

Она полежала еще немного, сладко потягиваясь под одеялом, наслаждаясь остатками утреннего сна, потом вдруг, спохватившись, потянулась к будильнику на тумбочке — и блаженная истома тут же испарилась без следа.

«Кошмар! Половина девятого! На работу опоздаю! Почему же будильник не звонил? Вот и полагайся теперь на технику!» Ольга покосилась на будильник с такой горькой обидой, будто он был живым, разумным существом — и сильно ее подвел.

Она проворно вскочила с постели и заметалась по комнате: так, колготки, блузка, а где губная помада? И юбка от костюма осталась не глаженая с вечера… Ольга включила утюг, аккуратно расстелила на обеденном столе старенькое одеяльце и принялась наглаживать неподатливые встречные складки. Если уж все равно опоздала, не ходить же неряхой целый день!

Ну вот, кажется, и все. Оля придирчиво оглядела со всех сторон злополучную юбку. Теперь и надеть не стыдно.

И только тут она вспомнила, что на работу ей больше идти не надо, потому что работы у нее больше нет. Ольга опустилась на стул, как была — в черных колготках, строгой белой блузке, застегнутой всего на две пуговицы, с аккуратно наглаженной юбкой в руках.

Ей даже смешно стало — ну прямо собачка Павлова. Звонок звенит, лампочка светит, и сразу слюнки потекли, как по команде. Только вот косточку больше никто не даст — ушли домой господа ученые! Глупая собачка.

Ольга почувствовала, как подступают к глазам злые, обжигающие слезы, и, скомкав юбку, с силой швырнула ее на диван. И зачем гладила, старалась? Кому это теперь нужно? И кому нужно, что всю свою жизнь она была такой аккуратной, послушной, ответственной и все делала правильно? Маме? Начальству на работе? Соседям? Родным и знакомым? Ей самой, наконец?

Но мама умерла, других родственников у нее нет, с работы уволили все равно, а немногочисленным знакомым ее поведение в высшей степени безразлично. Так что и в самом деле — никому!

Парадоксальным образом Ольга вдруг почувствовала себя свободной и даже почти счастливой. Она больше никому ничего не должна! И может делать все, что захочет!

Эта мысль была такой новой, такой неожиданной, что Ольга и сама удивилась. Требовалось время, чтобы привыкнуть… Она накинула старенький домашний халатик и пошла на кухню варить кофе.

А ведь все-таки здорово, когда утром никуда не надо спешить! Можно не давиться второпях обжигающе горячим растворимым суррогатом, а спокойно, со вкусом приготовить настоящий ароматный напиток — и насладиться им в полной мере. В самом дальнем уголке кухонного шкафчика Ольга отыскала джезву с длинной ручкой. Это Маргоша подарила на двадцатипятилетие… надо же, как быстро время летит! А кажется — только вчера было.

Ольгина подруга Маргарита была девушка феерическая. Дочь московской интеллигентной барышни, приближенной к диссидентским кругам, и цеховика-армянина, она непостижимым образом сочетала в себе черты обеих культур — готовила невероятные блюда с непроизносимыми названиями и в совершенстве владела двумя иностранными языками, прекрасно водила машину и гадала на кофейной гуще, была остра и невоздержанна на язык и в то же время нежно, трогательно привязана к своим таким разным родителям. Маргошин папа Гурген Тигранович долго в Москве не зажился, поддался на уговоры родственников и уехал в родной Ереван, чтобы отпраздновать пышную свадьбу с девушкой из хорошей армянской семьи. Маргоша с мамой остались одни. «Папа у меня — просто феодал! И как только маму угораздило!» — веселилась она, но и с отцом умудрялась поддерживать вполне теплые отношения. Впрочем, Гурген Тигранович первую семью не забывал, помогал материально, а потому у Маргоши уже в девятом классе были и фирменные джинсы, и дубленка, а мама ее Елена Сергеевна ставила на стол не «Останкинскую» колбасу пополам с туалетной бумагой, а настоящий финский сервелат. В общем, Маргоша была девушка-праздник.

Она-то и научила Ольгу варить изумительно вкусный кофе — не кофе, а произведение искусства.

— Значит, так. Насыпаешь кофе, солишь слегка и обжариваешь недолго — буквально несколько секунд. Да потряхивай джезву, а то сгорит ведь к чертовой бабушке! Потом кардамон добавь… Куда ты его в зернах суешь, размолоть надо! Вот так. Потом корицу, сахар, перемешай все хорошенько, кипятком долей — и на огонь. Ты что, барана жарить собралась? Нет? А почему огонь такой большой? Маленький сделай, чтобы чуть-чуть тлел. Как пена поднимется, снимай с огня, кипеть он не должен. Потом снова ставь — и так три раза. Откуда я знаю, почему три? Надо так, и все!

Кофе получился изумительный. Кардамона, конечно, нет, но и с корицей очень вкусно. Ольга с удовольствием отхлебывала из чашки маленькими глоточками — чтобы вкус почувствовать лучше и удовольствие растянуть… И думала, как жить дальше.

Умом она прекрасно понимала, что нужно искать работу — написать хорошее резюме, пересмотреть все объявления о найме, а потом, надев все тот же деловой костюм, ходить на собеседования с потенциальными работодателями. Все так, но…