– Покажь инструмент!

Митяй послушно распахнул чужой футляр, не приближаясь к дворнику. Тот прищурился, потом махнул рукой:

– Ладно, ступай! Третий этаж, кабинет налево у лестницы.

В здании было прохладно и очень тихо. Каждый шаг отдавался эхом от высокого потолка. Мраморные ступени парадной лестницы холодили босые ноги, а паркет коридора оказался удивительно теплым. Пахло старой бумагой, деревом, пылью, смолой и еще чем-то незнакомым. Митяй поставил скрипки на пол и перекрестился перед тем, как постучать в дверь.

– Войдите!

Кабинет был заставлен шкафами, полными книг. Его хозяин, пухленький человечек с совершенно белыми волосами, казался особенно маленьким рядом с большим столом. Приличный серый костюм делал человечка похожим на дорогого врача, доброе лицо украшали большие очки с выпуклыми стеклами. А вот голос оказался сердитым:

– И не надо вам здесь стоять! Никаких пересдач, Шурочка, хватит. Придешь в августе, детка, и сыграешь не хуже самого Паганини.

…Он что, слепой или дурной?

– Извините, но я не Шурочка. Муся Гольдштейн попросил передать вам скрипку и сказать, что он больше не придет заниматься.

– Что?! – человечек подпрыгнул в своем кресле, очки слетели, он зашлепал ладонями по столу, подцепил дужку и снова надвинул их на нос. – У Муси концерт в воскресенье, половина Одессы соберется слушать этого шейгица, а он не придет. Моцарт ему не дается – вы такое слыхали? Рано ему за Моцарта разговаривать. Нет уж, я бекицер поеду побеседовать с его мамочкой, пусть объяснит своему гениальному мальчику – еще один такой балаган, и я сам велю ему не приходить. Ой-вэй!

Из кармана шикарного пиджака на свет божий явился огромный неопрятный платок, человечек утер потное лицо, еще раз горько вздохнул – и наконец-то разглядел Митяя как следует.

– Что тебе нужно, мальчик?

– Пейсах Соломонович, я приехал учиться музыке, – пробормотал Митяй.

– Ты опоздал, – виновато улыбнулся преподаватель. – Сейчас лето, детка, год вот-вот кончится. Скажи маме, пусть приведет тебя в сентябре.

– У меня нет мамы.

– Хорошо, скажи папе, скажи бабушке, кто-нибудь же за тебя смотрит?

– Никто, – ответил Митяй. – Я сирота.

– Ай-яй-яй! – Пейсах Соломонович сочувственно покачал головой. – Ай, какая беда, когда нету мамы и папы. Издалека ты приехал?

– Из Феодосии… Этля! – Митяй наконец вспомнил имя. – Этля, скрипачка, сказала, чтобы я поехал в Одессу к Столярскому.

– Давненько мы с ней не виделись, – вздохнул Пейсах Соломонович. – Загордилась девочка, гастролирует, замуж, видите ли, собралась, а о старом учителе и не вспомнит, трех строк не напишет. Телеграмму прислала на день рождения – смех и грех… Итак, ты хочешь учиться музыке? Покажи, что ты умеешь, детка.

Замок футляра словно заело, Митяй отщелкнул его с четвертой попытки. Чертова скрипка лежала спокойно, настройка струн не слетела. Ну, не подведи! Задорная мелодия чардаша полилась легко и свободно, год занятий не прошел зря. Ускорить темп, снизить, замедлить, взять паузу, как брала та девчонка, и снова рухнуть в отчаянный пляс – все. Смычок опустился, Митяй открыл зажмуренные было глаза.

– Хорошо. Вот хорошо, вот молодец! – Лицо преподавателя разгладилось, улыбка тронула мягкий рот. – Учили плохо, а играешь просто великолепно. Руки бы оторвать тому, кто ставил тебе пальцы, и ровнее надо стоять и скрипку держать гордо, понимаешь? Это ж не метла. Вот смотри!

Взяв в руки инструмент, Пейсах Соломонович преобразился – откуда-то появилась осанка, черты лица стали тверже, даже росту в преподавателе словно прибавилось.

– Берешь нежнее, голову выше, плечо развернуто, и раз-два-три!

Да, Столярский был мастером. Глядя на него, слушая тот же чардаш, Митяй схватывал на лету, как стоять, как держаться, понимал свои промахи и ошибки.

– Значит, ты у нас сирота, приехал из Феодосии, знакомых в Одессе у тебя, конечно же, нет. И денег нет. У кого ты учился?

– У скрипки, – ответил Митяй.

– Самоучка? Похвально, детка, похвально, ты подлинный вундеркинд, – покивал головой Столярский. – Что же нам с тобой делать?

– Я учился у скрипки, – повторил Митяй. – Черт принес мне проклятую скрипку работы мастера Гварнери, на которой играл этот ваш… Паганини, и сказал, что я музыкант.

Очки Столярского снова съехали с носа, блеклые карие глаза широко раскрылись.

– Черт, говоришь? Паганини? Присядь-ка, золотко, выпей водички и расскажи-ка мне этот сипур!

Ерзая на кончике обитого бархатом табурета, Митяй добросовестно рассказал всю историю от начала до конца. Про усатого фраера и его странный подарок, про сказку Алабаша, про смотрителя маяка, про то, как сатанинская музыка в одночасье овладела его душой и заставила мир вокруг переливаться разноцветными нотами. Про кошмарную старуху с ее проклятьем, про мастера Гварнери, который резал скрипки из гробовых досок, про сны, в которых всклокоченный Паганини гнался за ним по Адмиральскому бульвару и верещал: «Отдай! Отдай мою скрипку!»

Рассказ прервали клокочущие, глухие звуки. Митяй поднял глаза – Столярский смеялся, покатывался от хохота, тщетно стараясь сдержаться.

– Вот глупство! Божечки мои, мальчик, какое невероятное глупство! Ду бист а идише ингеле?

Не поняв вопроса, Митяй покачал головой.

– Слава богу! Если б ты был евреем, то непременно сошел бы с ума, имея таких фантазий. Цыгане, старухи, сказки, дьявол, диббук – подумать только! Гварнери в провинциальном городе, Гварнери, которого дарят нищему мальчику просто так. Впрочем, революция, бегство – все может быть… Дай-ка сюда нашу скрипочку!

Вздрогнув, Митяй протянул преподавателю потертый футляр. Все еще всхлипывающий от смеха Столярский достал инструмент, бегло ощупал его, заглянул внутрь, потом положил на стол и достал из второго футляра скрипку Муси Гольдштейна – точно такую же, покрытую темным потресканным лаком, с редкостными прорезями по деке, похожими на разлетающихся в стороны чаек.

– Посмотри вот сюда, видишь? «Страдивари, 1701 год».

Иностранные буквы на маленькой этикетке Митяй разобрать, конечно же, не сумел, но тонко выведенные цифры были те самые.

– Это подделка. Удачная копия, золотко, понимаешь? Сто лет назад немецкие мастера стали делать копии великих скрипок – Страдивари, Гварнери, Амати. Выходил у них честный, добротный инструмент. В десятом году одесские миллионеры, дай им бог здоровья, закупили партию таких скрипок, чтобы дети учились. Кто-то решил подшутить над тобой, детка,