В противовес этому Краснов подал Керенскому рапорт-доклад проекта создания сильной конной группы из надежных кавалерийских и казачьих частей с сильной артиллерией и бронеавтомобилями. Часть группы должна была находиться в самой столице, а другая--вблизи ее в постоянной боевой готовности. Проект принял командующий войсками Петроградского военного округа и передал его Керенскому, который сразу сообщил его большевикам, так как уже на второй день

(после подачи рапорта) в газетах появился подробный его проект с

основательной критикой и требованием немедленно убрать конный корпус Краснова подальше от Петрограда.

Керенский исполнил требование большевиков -- конный корпус отвели в район городов Псков--Остров в распоряжение Главкому Северного фронта генерала Черемисова, явного сторонника большевиков. И он немедленно малыми частями стал разбрасывать его еще дальше от Петрограда.

К октябрьскому выступлению большевиков Керенский почти не имел войск, верных Временному Правительству. А гнусный предатель, генерал Черемисов открыто перешел к большевикам.

Глава 4

В ноябре месяце приток сведений к нам еще более сократился. Мы вынуждены были довольствоваться только тем, что случайно долетало до нас и, чаще всего, в изрядно искаженном виде. Под секретом передавалось, что Дон новоявленную власть большевиков не признал Всероссийской властью, и что впредь, до образования общегосударственной всенародно признанной власти, Донская область провозглашена независимой, в ней поддерживается образцовый порядок и что, наконец, казачья армия победоносно двигается на Москву, восторженно встречаемая радостным населением. Вместе с тем, росли слухи, будто бы Москва уже охвачена паникой; красные комиссары бежали, а власть перешла к национально настроенным элементам.

Из уст в уста передавалось, что среди большевиков царит растерянность, они объявили Каледина изменником и тщетно пытаются организовать вооруженное сопротивление движению, но Петроградский гарнизон отказался повиноваться, предпочитая разъехаться по домам.

Можно себе представить какие розовые надежды рождались у нас и с каким нетерпением ожидали мы развязки событий. К сожалению, в то время мы жили больше сердцем, чем холодным рассудком, не оценивая правильно ни реальную обстановку, ни соотношение сил, а просто сидели и ждали, веря, что ужасная гроза минует и снова на радость всем, засияет ласковое солнце.

Между тем, дни шли своей туманной чередой, а просвета все не было, хаос и бестолковщина постоянно увеличивались. У более слабых духом уже заметно росло разочарование, у других определеннее зрела мысль о бесцельности дальнейшего пребывания в армии, появилось и тяготение разъехаться по домам. Но, что нам делать дома? Как устраивать дальше свою жизнь? Как реагировать на то, что происходит вокруг? Все это, по-видимому, не представлялось ясным и отчетливо в сознании еще не уложилось. Видно было только, что неустойчивость создавшегося положения мучит всех и вызывает неопределенные шатания мыслей.

Между тем, обстановка складывалась такая, что необходимо было быстро решить вопрос -- что делать дальше; требовалось выйти из состояния "нейтралитета", нельзя было дальше прятаться в собственной скорлупе разочарования и сомнений, казалось, надо было безотлагательно выявить свое лицо и принять то или иное личное участие в совершающихся событиях.

Делясь этой простой мыслью со своими сослуживцами, я чаще всего слышал один и тот же ответ:

"Мы помочь ничему не можем, мы бессильны, что либо изменить, у нас нет для этого ни средств, ни возможности, лучшее, что мы можем сделать при этих условиях -- оставаться в армии и выждать окончания разыгрывающихся событий или с той же целью ехать домой".

Такая страусиная психология -- занятие выжидательной позиции и непротивление злу, подмеченное мною, была присуща командному составу не только нашей армии. Ею оказалась охваченной большая часть и русского офицерства и обывателей, предпочитавших, особенно, в первое время, октябрьской революции, то есть тогда, когда большевики еще были наиболее слабы и неорганизованны, уклониться от активного вмешательства с тайной мыслью, что авось все как-нибудь само собой устроится, успокоится, пройдет мимо и их не заденет.

Поэтому, многие только и заботились, чтобы как-нибудь пережить этот острый период и сохранить себя для будущего. «Увы», однако, не унялось. Напротив, все продолжалось на полную катушку

Можно сказать, что в то время их сознанием уже мощно овладела сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя; они теряли веру в себя, падали духом, сделались жалки и беспомощны и тщетно ища какого-нибудь выхода, судорожно цеплялись иногда даже за призрак спасения. Чем другим еще можно объяснить, что во многих городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу небольшим кучкам пьяных матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую безропотно переносили все издевательства и лишения, терпеливо ожидая решения своей горькой участи?

Вынужденное бездействие сильно меня тяготило. Ужасно было думать о России и томиться без дела в тихом Румынском городке, проводя время в ненужных спорах, в обществе столь же праздных офицеров. Меня все чаще и чаще назойливо стала преследовать безумная мысль, оставить армию, пробраться на Дон, где и принять активное участие в работе. Дальнейшее пребывание в армии, по-моему, было бесцельно, а бездействие -- недопустимо.

Из совокупности отрывочных сведений постепенно слагалось убеждение, что в недалеком будущем наш Юго-восток может стать ареной больших событий. Природные богатства этого края, глубокая любовь казаков к своим родным землям, более высокий уровень их умственного развития в сравнении с общей темной крестьянской массой, столь же высокая