– И что, черт возьми, все это значит? – осведомился Грейсон, как только за Элис захлопнулась дверь. Отшвырнув цилиндр в сторону, старший из братьев Хоторн стащил с рук перчатки и сжал их в кулаке.

Едва сдерживая гнев, Лукас вернулся на свое место за столом и опустился в мягкое кожаное кресло с видом полной безучастности, далекой от его истинных чувств. «Что же на самом деле все это значит?» – спрашивал он себя. Желание доказать раз и навсегда, что он не из тех людей, с кем можно шутить. Потребность прикоснуться к ней, привлечь к себе, прижаться к ней всем телом… При этом воспоминании в нем снова разгорелась похоть, и он пробормотал себе под нос ругательство.

Лукас до сих пор видел перед собой ее лицо с изящно очерченными скулами, светлую, молочного оттенка кожу без малейших следов пудры или, что еще хуже, небольших доз стрихнина, которым некоторые из танцовщиц кордебалета по глупости пользовались, чтобы осветлить кожу.

Потирая виски, он произнес:

– Она мне не нравится.

Грейсон бросил на него недоверчивый взгляд, и Лукас едва ли мог осуждать его за это. Он и сам понимал, что со стороны его поведение выглядело нелепо. Однако Элис Кендалл действительно ему не нравилась – или, вернее, не нравились те чувства, которые она в нем вызывала. Еще никогда при виде женщины он не терял самообладания до такой степени.

– Ей не хватает солидности, – добавил он вместо этого, – и ты просто выжил из ума, если думаешь, что она способна принести хоть какую-то пользу моему делу. Любой юрист в Бостоне без труда возьмет над ней верх.

– Она не позволила это сделать ни одному из нас. Более того, я должен признать, что она умеет настоять на своем. – Грейсон посмотрел ему в глаза. – И ты будешь беспрекословно выполнять все ее требования. Тебе сейчас необходимо любое преимущество, какое ты можешь получить.

– А как насчет преимущества моей невиновности? – огрызнулся в ответ Лукас.

– И судью, и присяжных заботят только доказательства, а насколько мне известно, у тебя нет способа доказать свою невиновность. Так что нам волей-неволей придется представить тебя образцовым гражданином. Только одно обстоятельство, что мама живет здесь, с тобой, в конечном итоге может сыграть нам на руку.

Их разговор прервался, когда в большой зал внизу вошла женщина, одетая столь же безупречно, как и Элис Кендалл. Братья словно по команде повернули головы в ее сторону.

Грейсон покачал головой и усмехнулся:

– Вот уж и впрямь легка на помине…

Однако смех тут же замер на его губах, когда следом за их матерью в комнату вошла еще одна женщина. Его холодные обсидиановые глаза ярко вспыхнули, едва он узнал свою жену Софи.

Лукас застонал. Женщины, слишком много женщин – по крайней мере, порядочных. Элис Кендалл, Софи Хоторн, но в первую очередь его мать Эммелин в изящном платье для прогулок, с кружевным зонтиком от солнца, который она держала в руках. Ее седеющие волосы были скрыты широкополой шляпой, украшенной искусственными цветами. Переступив порог битком набитого посетителями заведения, она пробиралась между столами для игры в фараон, танцующими парами и полураздетыми женщинами, поглощавшими спиртное, которое лилось тут рекой, беседуя с каждой из них, как со старой знакомой.

Эммелин, его ангелоподобная мать, которую все в Бостоне считали воплощением благопристойности, не так давно неожиданно заявила, что хочет найти себя.

Лукас покачал головой, по привычке опустив закатанные рукава рубашки, как он делал всегда, когда его мать находилась рядом. Вырастив и воспитав троих сыновей, Эммелин Хоторн объявила, что чувствует себя никому не нужной, и теперь намерена начать новую жизнь. И первым делом она порвала со своим мужем Брэдфордом, уважаемым главой клана Хоторнов. Скандальный поступок, чтобы не сказать больше. Впрочем, Лукас не мог винить ее за это. Сам он редко разговаривал с отцом. Они плохо ладили друг с другом, и Лукас сомневался в том, что их отношения когда-нибудь станут более теплыми. Брэдфорд Хоторн не одобрял пристрастия своего младшего сына ко всему самому лучшему в жизни, он не понимал, что Лукас абсолютно независимая личность и не позволит собой руководить ничему и никому – ни сигарам, ни дорогим выдержанным винам и особенно женщинам. У него их было множество, и их общество неизменно доставляло ему удовольствие. Однако он не любил ни одну из них. Среди уроков, полученных им от отца, был один, достойный упоминания: он внушил сыну, что на свете не существует такого понятия, как любовь.

Старик никогда не доставлял ничего, кроме горя, обоим братьям Лукаса, Грейсону и Мэтью, не говоря уже об их матери. Неудивительно, что Мэтью предпочел покинуть Бостон, чтобы поселиться в Африке. Жаль, конечно, что их брату приходится возвращаться в Бостон при столь печальных обстоятельствах, но все равно Лукас был этому очень рад. Он уже отправил Мэтью телеграмму, в которой говорилось, что нет необходимости предпринимать такое долгое и трудное путешествие. Однако вряд ли послание дойдет до Мэтью раньше, чем он и его молодая семья вступят на борт корабля, отплывающего в Америку.

Впрочем, в данный момент его куда больше заботила Эммелин. Она не только оставила мужа, но и успела пристраститься к жизни в «Найтингейл-Гейте», как утка к воде, и никакие доводы с его стороны или Грейсона не могли убедить ее поселиться где-нибудь в другом месте. Когда Эммелин прислала младшему сыну записку, в которой извещала о своем намерении перебраться в его клуб, он тут же настрочил ответ – краткий, любезный и предельно ясный: «Ни в коем случае!» Он не мог представить свою мать в заведении, печально известном азартными играми, обилием спиртного и… вещами, которыми обычно занимаются женщины, не имеющие ничего общего с его матерью. И о чем она только думает? Грейсон здорово посмеялся тогда над этим неожиданным проявлением благопристойности. Но, черт побери, ведь в конце концов речь шла о его матери! Однако Эммелин Хоторн оставалась непреклонной. Если Лукас не согласится взять ее под свой кров, она найдет другое место, где ее примут.

Все попытки ее разубедить или уговорить поселиться вместе с Грейсоном и Софи в их великолепном городском особняке, расположенном в районе Бэк-Бей[3]и известном под названием «Суон-Грейс»[4], не поколебали ее решимости. Скрепя сердце Лукас вынужден был уступить ее желанию в надежде на то, что родители скоро образумятся и Эммелин снова вернется к прежнему респектабельному образу жизни. Однако этого не произошло. И теперь, опасаясь, что она уже никогда больше не съедет отсюда, Лукас приобрел полуразрушенный городской дом рядом с клубом и решил привести его в порядок, превратив это заброшенное место в приличную резиденцию. Таким образом, его мать сможет оставаться в стороне от мужского клуба и вместе с тем достаточно близко от него, чтобы он мог не спускать с нее глаз.

– Мы только что побывали в Гарвардском университете, – заявила Эммелин, войдя без стука в его кабинет в сопровождении Софи и положив на письменный стол стопку книг. – Не так ли, дорогая?