Вадим Эдуардович, наш Германн, не курил, не заговаривал и даже не пил чай, хоть мальчишка, с подачи старика, подносил ему стакан ежедневно и по дню неоднократно. Он отказывался и даже с видимым раздражением человека, которого пустяковым вопросом отрывают от чрезвычайно важного, требующего кропотливости и сосредоточенного внимания занятия. Он все стоял в своем единственно свободном углу, неизменно заложа руки за спину и чуть склонив голову, – настолько низок был наш потолок. Он своим вострым неподвижным взглядом сквозь густую пелену едкого табачного дыма неотрывно следил за игрой и… за играющими. Да, и в первую очередь, за играющими; я не раз ловил его изучающий рентгеновский взгляд на себе. «Этот человек себе на уме», – думал я, и, как выяснилось позже, не ошибался. Щепочкин, в свою очередь, сходу обнаружил, что я тоже его наблюдаю, и, странное дело, когда наши взгляды встречались, он не стремился отвести глаза. В такие моменты в его взгляде можно было прочесть: «Да, ты знаешь, что я изучаю тебя, и я знаю, что ты меня изучаешь, утвердим это, и – зачем прятаться?» Но я прятался. Мне был тяжел этот неподвижный открытый и испытующий взгляд. Наконец, я решился, и в один игровой день, по его окончании, сумев воспользоваться подходящим моментом, нагнал широко шагающего в нужном мне направлении Вадима Эдуардовича. Был уже рассвет.

–А, это вы, – нисколько не удивившись, равнодушно произнес он, когда я, весь впопыхах, с ним поравнялся.

–Да это я, – отвечал я, с трудом переводя дыхание. Затем, кое-как да запинаясь, я оповестил, что «не на колесах сегодня» и что держу путь на автостанцию, поинтересовался, не по пути ли? Ответ был: «по пути».

–Вы знаете, у вас очень широкий шаг… – пытался я завязать разговор. – Вы любите быструю ходьбу?

Он опять отвечал коротко: «застоялся», – и ни на чуть не сбавлял темп. Я же с трудом поспевал за ним, и даже на трусцу переходить приходилось. Некоторое время длилось молчание.

–На автостанцию… – вдруг и с ощутимым опозданием заметил Щепочкин, и как-то задумался. – Занятно, сегодня, конечно, не ваш день, но я не предполагал, что вы из тех, кто ставит на кон последнюю монету.

–Это вы про такси? потому что я не вызываю машину? – уточнил я.

–Про такси, – резко вторил он и неожиданно остановился. Должелезный взгляд тут же навис надо мной. Было в этом взгляде что-то устрашающее, и хоть был я как минимум вполовину крупнее своего попутчика, все же пришлось невольно попятиться. Но уже через секунду Вадим Эдуардович смотрел дружелюбно и говорил со мной ободряюще.

–Вы, Дмитрий Сергеевич, – говорил он, – вежливый человек, всегда обращаетесь на «вы», что свидетельствует о воспитании. Воспитанность – редкость в наши дни, а жаль, ведь только она прельщает. И вообще, мне кажется, вы должны быть из тех простодушных чудаков, которые всем нравятся. Признаюсь, вы и мне симпатичны. Позволите несколько советов?

Я не возражал.

–Играя, – начал он, – играя, вы ужасно себя выказываете. Когда к вам приходит «карта» вы щурите глаза и вообще весь сжимаетесь, и от своей этой карты не отрываетесь вовсе, будто на ней в тот момент весь свет клином сошелся. Напротив, когда на руках у вас очей нет, вы как-то развязнее и охотно свой взгляд развлекаете. Блефовать вы не умеете совершенно, и решаетесь прибегнуть к хитрости только будучи «пустым», это примечательно. Вот вам выборочно ваши некоторые черты, в целом же в вас таковых примет десятки, и то, только тех, что я успел рассмотреть. Признаюсь, вами я мало занимался. Обобщу: мне кажется, игра не ваш удел, в ней располагать вы можете исключительно на голый фарт; с багажом же в одну слепую удачу вступать в игру, где пять участников, значит иметь шансов на выигрыш не более двадцати процентов из ста – согласитесь, маловато. Что же касается завтра, вот вам мой капитальный совет: не садитесь за стол, завтра вы непременно проиграетесь…

–О, я вас, кажется, утомил! – как будто очнулся Пряников. Он и впрямь как-то особенно увлекся и по ходу этой своей «сказки» будто окунулся в ретроспективу – с головой и безотчетно. Да, он декламировал, он восклицал, а когда свой диалог представлял с Щепочкиным, так даже роли играл, менял голоса, – но осознанно ли? Вам как показалось, дорогой читатель? Может, Пряников, по обыкновению своему, просто-напросто собственными речами упился, одним словом, закуражился? А может, здесь, что и другое, может, это и есть та самая роль Полишинеля, в которую, в угоду другу, чтобы от него грозу отвести, собирался облачиться Дмитрий Сергеевич? Сложно определить, послушаем, что он расскажет далее?

–Поверьте, так было необходимо, – торопится оправдаться он. – Это для последующего контраста, для ощущения его нужны были все эти мелкие детали. Дальше же все пойдет скоренько, поверхностно, вот увидите. Анжела, Тоня, Маргарита Олеговна, – о, он уже открыто смотрит Маргарите Олеговне в глаза! – сейчас самый сок, сейчас страсть закипает, что ведет к удаче, к вершине, – чрез тернии к звездам!.. Все, унимаюсь, – говорит он, будто ретируясь и извиняясь перед слушателями за высокопарный слог. – Теперь строго, сухо, кратко – к делу…

–А дело было следующим днем, – возвращается Дмитрий Сергеевич к своей сказке, – следующим днем, после того как Вадим Эдуардович, надавав мне советов пачку, оставил меня, озадаченного, эту пачку советов с открытым ртом переваривать.

Дело состояло в том, что в нашем клубе, а лучше, в нашей компании, а то я все как-то пафосно выражаюсь, – в нашей игорной компании по последним воскресеньям месяца были заведены двойные ставки. Зрителей в такие дни становилось все больше, участников меньше, вообще же, народу набивалось немало. Конечно, посторонних с улицы быть не могло, но ведь и «своих» по таким воскресениям вполне доставало: приходило человек до пятнадцати, – в этакую коморку, можете себе представить? Соль в чем? Месяц на дворе стоял – декабрь; а значит что? Ожидалось последнее воскресенье не только месяца, но и года! Предчувствовалось, что воскресные двойные ставки должны будут и еще возрасти, но заранее еще ничего не обсуждалось. В общем, ажиотаж в преддверии игры стоял нешуточный. Как вчера этот день помню, приходился он на 30 декабря. Собирались обыкновенно к семи вечера; я всегда приходил заранее, чтобы уж наверняка в первую пятерку попасть. У нас как оно было: пятеро на месте – начинаем; прибывающие, разумеется, в очередь. Я пришел в половину, и был третьим, третьим участником; Германн уже стоял в своем углу. Когда я вошел, он вновь дюжим взглядом прошелся по мне. Я, конечно, сделал вид, что