Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К Вите прислушиваются бригадиры, почитая чуть ли не за честь, чтоб он работал в их бригаде. Он первый из нас всех узнавал: обо всех делах на этой фирме и наших перемещениях по городу, которые, я так понял, получал от бригадиров и мастеров. Он работал в самой лучшей бригаде. Он получал самую большую зарплату среди рабочих. Он был, по мнению всех, самым лучшим из нас…
Приходящая на дежурства, Захаровна постоянно напоминает о том, как Витя работает на Саксаганского, где она часто его видит. Я сам знаю, что Витя хорошо работает. С ним я работал, выходя по воскресеньям на пятак к Центральному вокзалу. Вите зачем-то позарез нужны деньги.
(Когда он уволился, все переживут настоящий шок. Захаровна долгое время не могла в это поверить. Потом она сказала мне, с трагическими нотками в голосе, какими говорят только о безвременно канувших в Лету: «Хороший человек уволился. Таких людей нам всегда не будет хватать»)
Витя был крайне немногословным человеком. При мне он постоянно держал в руках одну и ту же неизменную книжку Пьера Буля «В стране обезьян», выпущенную в Москве, в 1991 году, как приложение к детскому иллюстрированному журналу «Ау». Он и сам любил подражать приматам, оттопырив уши и подсунув язык под губы.
Возвращаясь с ним как-то с подработки от станции метро «Выдубичи» — за долгую дорогу, я так и не нашел с ним о чем тогда поговорить. Мне он представился человеком определенным, без какой-то изюминки. Ну, не нашли тогда о чем поговорить, и Бог, как говорится, с ним…Главное, что Витя слыл здесь «очень хорошим человеком»…Какое мне дело теперь до него?..
С Игорем у нас пусть хоть и не сразу, но все же сложилось какое-то подобие дружбы. К лету мы могли уже о чем-то болтать по душам…
Имея чисто еврейскую внешность, этот тридцатипятилетний обаятельнейший человек носил настоящую украинскую фамилию, которую получил, надо полагать, как приданое от своей жены-украинки. С его слов явствовало, что родился он в Крыму, возле самой Керчи; скорее всего на берегу Азовского моря. Теперь он вместе со всей своей семьей живет в Черкасской области. С его слов выходило, что он какое-то время работал в колхозе за какие-то гроши, пока не осознал, что начинает стремительно спиваться. Ходил он там, — я это понял с его слов, — в сапогах и фуфайке…
В это трудно было изначально поверить. С его-то, чисто еврейской физиономией? Но это, судя по всему, было действительно так…Невероятно, но факт…
О политике, мы, по обоюдному согласию, старались не говорить в нашей комнате. Этому причиной служила его хроническая нелюбовь к Украине. Он истово верит в своего московского бога, и ревностно посещает Лавру.
Так уж случилось, что я впервые отвел его туда. Сделав это в одно прекрасное и светлое воскресенье. Показав ему святую обитель во всем ее блестящем великолепии, как показали в свое время мне, работавшие там со мною трудники.
Ему и так было не сладко жить с семитской внешностью. Потому что у нас, как правило, бьют не по паспорту, — в котором у Игоря было все в ажуре, — а по еврейской физиономии. Его направили прямиком в самую отстойную бригаду Буренка, где ему с декабря и до самого лета практически ничего не платили. В этом плане у него была даже худшая ситуация чем у меня, — мягкая интеллигентная внешность которого всегда мешала мне завоевать прочное место под солнышком в среде люмпен пролетариев.
В первое время, чтоб прокормить семью, он, — как и все мы, — подрабатывал по выходным на пятаке у Центрального вокзала, возле станции метро «Вокзальная». Правда, в скором времени, у него появился постоянный работодатель, один из тех парней, который теперь работает на себя, получая от бизнесменов заказы на прокладку кабелей к их новым офисам. Они предпочитают связываться с работающими на фирме электромонтажниками через Игоря, а не через того же Витю, например…
Скоро под влиянием той же Марии Алексеевны, в Игоре начали проявляться какие-то элементы религиозного радикализма. Он притаскивал в комнату образцы какой-то «подозрительной» литературы, характерные для той церкви, в которую он истово верил. Выдержки из этих «откровений» пылью припадали на его тумбочке в виде тотемов, вылеживаясь рядом с комнатным цветком, который он завез сюда со своей деревни. Однажды я не выдержал соблазна, и перечитал всю эту макулатуру. Написанное, скорее всего, напоминало инструкцию шпионам, как надлежит вести себя в глубоком тылу врага. «Враг человеческий, — гласило одно откровение иеросхимонаха Ан. — младшего Оптинского(Потапова), — будет действовать хитростью, чтобы, если возможно, склонить к ереси избранных. Он не станет грубо отвергать догматы святой Троицы, Божества Иисуса Христа и достоинств Богородицы, а незаметно станет искажать переданные Святыми Отцами от Духа Святого ученье Церкви, и самый дух его и уставы, и эти ухищрения врага заметят только немногие, наиболее искусные в духовной жизни». Или вот еще один образец такого богохульства: «Строго держитесь Русской Православной церкви и святейшего патриарха московского и всея Руси, — написано в завещании некого схиархимандрита Зосимы (Донецкого). — В случае ухода Украины от Москвы, какая бы ни была автокефалия — беззаконная или законная — автоматически прерывается связь с митрополитом Киевским. Никакие угрозы и проклятия не признавать, так как они неканонические и беззаконные…».
Под влиянием все той же Марии Алексеевны он, наконец-то, бросил пить, перейдя на более легкие аперитивы. Сделал он это, когда уже полностью утвердился в новой, хорошей бригаде; начал хорошо зарабатывать. До этого он так надирался на работе, что не помнил, как и в общагу попадал…
С тех пор он начал делать обязательную утреннюю зарядку. Занялся дистрибьюцией в общежитии каких-то подозрительных российских мазей. Лечил зрение, глядя часами на свечку… По всему было видно, что его жизнь качественно налаживалась. Дома его ждала любящая жена и дочери, которым он наконец-то мог устроить новую жизнь. Да он и сам приобрел какую-то внутреннюю респектабельность. Он и раньше был опрятным человеком. Теперь в нем отчетливо стал просматриваться уже настоящий столичный житель. Договариваясь о новой работе с работодателем, Игорь выставлял им почасовые расценки своего труда.
— Я стою очень дорого, — предупреждал он, называя конкретную сумму.
Как правило, ему не отказывали…
…Трудовые будни начались на следующий день,
