— Но ведь ты выступишь в поход не сразу, — продолжила Ротруда. — Прежде чем поднять восстание, необходимо все обдумать и как следует подготовиться, верно? Свергнуть тирана — непростое дело. Изменятся ли наши отношения до тех пор, пока вы не покинете Калаврию?

— Решать тебе, — ответил Маниакис. — Если ты не захочешь иметь со мной дела теперь, когда узнала, что я собираюсь выступить против Генесия… — Эта фраза, конечно же, звучала куда лучше, чем: «Теперь, когда ты узнала, что я вскоре собираюсь покинуть тебя». — Мне не в чем тебя упрекнуть.

Произнося эти слова, он чуть было не почувствовал себя образцом добродетели, хотя одновременно у него мелькнула мысль о том, какое великое множество женщин готово в любой момент разделить любовное ложе с Автократором: некоторые просто потому, что их привлекает ореол власти, а большинство — в надежде извлечь из этого какую-либо выгоду.

— Пожалуй, придется подправить шов на левом рукаве, — заметила Ротруда, окинув критическим взглядом свое платье.

Но поскольку шить, как и читать, куда удобнее при свете дня, она даже не подумала искать нитку с иголкой, а просто стянула платье через голову. Какое-то время она стояла в одних льняных шароварах, потом выскользнула и из них. Отшвырнув ногой одежду, она сладко потянулась, вызывающе глядя на Маниакиса.

Ее тело, более плотное, чем у большинства видессийских женщин, было великолепно — на свой манер. В тех местах, куда никогда не попадали лучи солнца, кожа была настолько белой и нежной, что, казалось, светилась изнутри. Хотя Ротруда кормила Таларикия грудью почти до двух лет, соски оставались нежно-розовыми, лишь чуть темнее, чем полные, тяжелые, но упругие груди. Золотистый треугольник внизу живота чудесно гармонировал с длинными волосами, свободно ниспадавшими с плеч.

Стоило Маниакису окинуть взглядом это прекрасное тело, как во рту у него пересохло. Он в мгновение ока избавился от верхнего платья, даже не заметив, как оно жалобно затрещало и в нескольких местах лопнуло по швам. Нижние шаровары никак не снимались; только тут до него дошло, что он забыл сбросить сандалии. Он содрал их с ног, не обратив внимания на отлетевшие застежки, и отшвырнул прочь. Сандалии ударились в стену, за которой мирно спал Таларикий, что, конечно, было глупо: так недолго и разбудить малыша. К счастью, все обошлось.

Дальнейшее скорее напоминало настоящее сражение, чем любовные игры. В порыве желания Ротруда до крови искусала плечи Маниакиса, в то время как его нетерпеливые руки блуждали по ее телу, сжимая и стискивая в самых укромных местах податливую плоть. Губы обоих набухли от страстных поцелуев.

Наконец, когда оба воспламенились почти до беспамятства, Ротруда оседлала Маниакиса. В тот момент, когда она резко опустилась вниз и он глубоко проник в нее, Ротруда застонала так, будто ее пронзила настоящая пика, а не мужское копье из плоти и крови. Затем она начала двигаться; сначала медленно, потом все быстрее и быстрее… Но вот на ее лице появилось торжествующее выражение.

— Нет, ты не забудешь меня, — обжигая его своим дыханием, прерывисто прошептала она. — Никогда! А-аа-ахх!

На мгновение даже сквозь подступивший экстатический спазм Маниакис ощутил смутную тревогу и спросил себя, не пытается ли Ротруда приворожить его навсегда. Хотя магия Халогаланда сильно отличалась от магии Видессии, в этой северной стране имелись могущественные колдуны и ведьмы, а в колдовстве, как и в большинстве других дел, важен не способ, а результат. Но эти мысли сразу ушли, едва Ротруда наклонилась, чтобы поцеловать его. Ее нежные груди коснулись курчавых густых волос на груди Маниакиса. Его руки сами собой обвили ее талию. Да, все женщины умеют колдовать… И для этого им совсем не нужны заклинания.

Их губы снова встретились. Ротруда застонала и тягуче содрогнулась, а когда вслед за ней содрогнулся Маниакис, она испустила гортанный крик и обессиленно затихла. Хотя в спальне царила прохлада — даже лето в Каставале бывало нежарким, а по ночам на остров обычно опускался холодный туман, — оба покрылись обильным любовным потом.

— Да. Я никогда не забуду тебя. — Маниакис нежно скользнул рукой по изгибу прекрасной спины своей подруги. — Но сейчас мне тяжело оттого, что ты лежишь сверху. — Он вдруг засмеялся. — Как часто мне приходилось слышать от тебя те же слова!

— Верно, — улыбнулась Ротруда и чуть приподнялась, опираясь на локти. Ее волосы рассыпались, почти скрыв лицо, но сквозь золотистые пряди Маниакис все же разглядел устремленные на него внимательные, изучающие глаза. — Да, ты настоящий воин, — констатировала она наконец. То была высшая оценка, которой женщина Халогаланда могла наградить мужчину.

— Но на поле брани одна из сторон терпит поражение, — сказал Маниакис, — а в нашей с тобой битве мы оба победители.

— И опять ты прав, — согласилась она, сладко потянувшись. Ее рука легко пробежалась по груди Маниакиса, пальцы начали теребить его сосок точно так же, как незадолго до того делал он сам. Потом рука скользнула вниз… — Пока не наступит время расставания, — прошептала Ротруда, — я буду ненасытной и возьму от тебя все, что ты сможешь мне дать.

— Только вряд ли я снова смогу дать тебе это так быстро, — прошептал он в ответ.

Когда у Маниакиса едва начала борода пробиваться, он был неутомим, как горный козел. Он и теперь гордился своими возможностями, но тридцать лет — не семнадцать, сколько ни пытайся доказать обратное, а потому приходилось гораздо дольше ждать, пока его копье не восстановит утраченную в схватке твердость и упругость.

Все же, с помощью Ротруды, это произошло довольно быстро. Их вторая схватка оказалась почти такой же яростной, как первая… Когда все кончилось, оба совершенно изнемогли, даже дышали с трудом. Маниакис мельком спросил себя, сможет ли он с такой же страстью предаваться любовным утехам с той, которая станет его женой там, в Видессе. Если, конечно, все пойдет как надо и удастся-таки свергнуть Генесия с трона.

Но эти размышления были недолгими. Сон свалил его почти мгновенно; у него даже не хватило сил поднять голову и задуть ночник.

* * *

Оба Маниакиса, Симватий и Регорий шли вдоль берега, к северу от гавани. Младший Маниакис, обернувшись, бросил взгляд на возвышающуюся над городом резиденцию губернатора. Они отошли уже слишком далеко, чтобы можно было разглядеть на стенах крепости людей, но он знал, что сановники находятся там и смотрят им вслед.

Симватий тоже оглянулся через плечо, но взгляд его был мимолетным. Он сделал резкий пренебрежительный жест:

— Сборище проходимцев. Теперь все дальнейшее — уже наше семейное дело, а они так и норовят сунуть свои длинные носы в каждую щель. Вон уставились, клювом щелкают. Тьфу!

— Клювом щелкают, это точно, — засмеялся старший Маниакис, погладив свой большущий нос. — И носы суют. Беда в том, что они всю жизнь прожили в Видессе. Они думают, это дает им право распоряжаться другими в любом уголке империи, хотя среди них нет ни одного мало-мальски стоящего воина, способного командовать. Боюсь, мы не можем рассчитывать на серьезную помощь с их стороны.