само мотивировочное слово – женского рода: власть, мера, безопасность. Но есть и еще одно соображение. Ироничное наделение очень страшных институтов типичными женскими именами – Софья Власьевна, Галина Борисовна, Анна Павловна – делает их чуть менее страшными и позволяет рассказчику дистанцироваться от структур власти (подробнее я писала об этом выше).Стук-постук: невербальный тайный язык

Надо сказать, что тайные языки не обязаны быть только устными. В Российской империи, а затем и в СССР не только эзопов язык был способом обойти тюремную цензуру. В конце XIX века популярность набирает «тюремная азбука» – так в тюрьмах называли общение стуком в стенку. Изобрел этот способ коммуникации декабрист Михаил Бестужев, который сидел в Петропавловской крепости – здесь же после ареста находился и его брат Николай. Михаил Бестужев выстукивал сообщения по двойной таблице (гласные и согласные отдельно). Такая коммуникация создана на известном с античных времен «квадрате Полибия». Потом тюремный язык был забыт. И его никогда бы не вспомнили, если бы не любовь к истории и этнографии спустя полвека, в 1870‑е, когда в той же крепости сидели народовольцы. Они читали свежие журналы, в том числе журнал «Русская старина» с мемуарами Бестужевых и главой про перестукивание. Так кто-то узнал про тюремную азбуку. Буквы алфавита надо записать в квадрат 5 × 5 (редко встречающиеся буквы вписываются в одну клеточку). При передаче буквы сперва отстукивалось число, соответствующее строке, в которой располагалась буква, а затем номер столбца. Коду учили, подчеркивая ногтями буквы в журналах, но, судя по всему, его можно было постичь и неконвенционально, то есть догадавшись. Революционерка Вера Фигнер, например, сидела в одиночке, и, хотя она сразу услышала стук, почти целый месяц ей потребовался, чтобы понять, как именно надо распределить буквы по квадрату. Все это время ее сосед выстукивал терпеливо одно и то же сообщение: «Я – Морозов. Кто вы?»

Эта тюремная азбука быстро распространилась среди политических заключенных в разных странах. Члены группы «Черная рука», которые в 1914 году сидели в сараевской военной тюрьме за подготовку убийства принца Франца-Фердинанда, активно в своих одиночках использовали chudnovata korespondentsija – российскую тюремную азбуку. А уж в советское время азбуку стука активно использовали и политические заключенные77.

Утюги и ухищрения: советская цензура борется с тайнописью и эзоповым языком

В апреле 1953 года цензоры Озерного лагеря потребовали от начальства предоставить им больше утюгов78. Страсть тюремщиков к утюгам вполне объяснима. В обязательном порядке корреспонденция, курсировавшая между волей и лагерем, а также между жителями СССР и их зарубежными родственниками, подвергалась перлюстрации. Чтобы обмануть цензора, заключенные между строк невинного письма писали сухим тончайшим стержнем (он мог быть и самодельным, а с 1970‑х годов бандероли с иностранными ручками пропускали в тюрьму) по мокрой бумаге. Бумага проглаживалась и высушивалась, чтобы не видно было, что она попала в воду, и потом отсылалась79. Чтобы прочитать такие сообщения, сотрудники спецслужб в 1940‑е годы использовали обычные утюги на углях, а потом – специальные столики с нагревательными кварцевыми лампами. Например, в 1952 году управление КГБ по Одесской области обнаружило тайнопись в письме Анны Липовецкой, адресованном Даниэлю Леонидову в Нью-Йорк: сотрудники КГБ прочитали между строк письма с помощью кварцевой лампы текст «Заработки слабые Горе»80. В письме некоего Н. Эдельмана из Тель-Авива увидели надпись, сделанную химическими чернилами и зеркальным письмом. Начинался текст так: «Наш народ верит…»81. Остальное прочитать не удалось.

Но эзопова система иносказаний – это тонкая вещь, утюгом и кварцевой лампой не обойдешься. Несмотря на весь аппарат сексотов, прослушку и перлюстрацию писем, эзоповы послания все-таки просачивались. Через тюремных цензоров и перлюстраторов переписки с заграницей проходило гигантское количество переписки, и никакой возможности сосредоточиться на конкретном тексте у цензоров не было, поэтому с помощью ассоциации, антонимии и других приемов скрытые сообщения имели шансы проскользнуть. Не все цензоры были такими образованными, такими внимательными и так заинтересованными в эвфемической речи, как автор «фрейбургской коллекции» (и я не знаю других таких словарей эзоповой речи, подобному тому, который составил цензор Т.). Поэтому совершенно не удивляют жалобные интонации, которые можно расслышать в отчете о проделанной работе начальника 13‑го отдела Главного управления КГБ, написанном в июле 1976 года. По его словам, следить за зарубежными контактами граждан СССР стало очень трудно, потому что они ведут «переписку с применением условностей и ухищрений»82. Из этих слов становится понятно, что эзоповы приемы не остались незамеченными, но борьба с ними была далека от победы. А знание о таких приемах не могло не влиять на литературный эзопов язык, о котором писал Лосев.

Швыряние экраном в лицо цензору: эзопов язык в XXI веке

В 2018 году я приехала в Минск, где проводился замечательный «Фестиваль языков»: именно там я впервые прочитала лекцию про советские тайные языки. Огромная поточная аудитория в университете была забита людьми. Выйдя из аудитории после лекции, я увидела примерно такое же количество людей, которые не поместились в лекционном зале. В первый раз в жизни мне пришлось читать ту же самую лекцию второй раз. Я спросила одного из слушателей, откуда такое внимание к лекции про советский эзопов язык, – и он грустно ответил: «Это ваше прошлое – и наше будущее».

В 2020–2021 годах массовые белорусские протесты были жестоко подавлены. Мой собеседник оказался совершенно прав: жители Беларуси начали активно изобретать скрытые способы высказать то, что они думают. Конечно, те функции эзопова языка, о которых мы уже говорили выше, – шифровка и подмигивание – никуда не делись. Но к ним добавилась еще одна.

Например, изображения и даже упоминания бело-красно-белого белорусского флага, символа белорусских протестов, были, естественно, запрещены. Тогда один житель Минска повесил на окно большой лист бумаги таким образом, чтобы с улицы можно было прочитать текст «Шардоне – Мерло – Рислинг». А другой минчанин в таких же обстоятельствах написал на окне чуть более сложный текст: «Деникин – Буденный – Колчак». У читателя займет несколько секунд дешифровать и первый и второй текст. Понятно, что милиция также прочитает эти тексты правильно без особого труда. Тогда зачем вообще создавать такое эзопово послание? И эзопово ли оно?

Мне кажется, что перед нами – метаэзопов язык, простите за сложный термин. Это намеренное использование простого кода, обращенного не к незаметному читателю в тиши кабинета или в темноте тюремной камеры. Нет, читатель тут – это вся улица, включая и цензоров. Нарочитое использований иносказаний – это способ привлечь внимание публики, прокричать: «Смотрите, у нас свобода слова подавляется настолько, что нам приходится использовать экраны и маркеры,