5–6 машин, фары были включены только у ведущего автомобиля. Сбросили с ходу последнее «ведро», обстрел вел только стрелок-радист, но и этого было больше чем достаточно.

На высоте 400 метров у Иматры слева показался яркоголубой круг, и сразу же из него вырвался луч прожектора. Край луча прошел совсем близко от самолета. Впереди — второй луч, но смотреть некогда, перехожу к полету по приборам.

Штурман передает по микрофону: «разворот вправо», «прямо, держи триста метров». Лучи несколько раз скользили по нашему самолету, но благодаря своевременной команде штурмана и низкой высоте полета поймать нас не удалось. В темноте справа, на 400–500 метров впереди от самолета, появилась трассирующая траектория снарядов малокалиберной зенитки. Мы делаем противозенитный маневр.

Отыскали шоссейную дорогу, но кроме небольшого количества одиночных автомашин, идущих на запад, ничего не обнаружили. Договорились со штурманом сбросить оставшиеся бомбы на запасную цель. Пожары на станции Лаппенранта от дневного бомбометания наших самолетов давали возможность еще издали определить ее местоположение. Прошли на высоте 800 метров и сбросили бомбы на цель. Ясно различаю четыре силуэта парашютов, а под ними ярко-белые лучи осветительных бомб, медленно опускающихся на землю. Освещена не только наша цель, но и все прилегающие к ней в радиусе 6–8 километров.

По сигналу штурмана делаю разворот на станцию. В непосредственной близости от цели нас освещают прожекторы. Штурман занят расчетами выхода на цель, я — приборами, в общем для прожекторов были все условия, чтобы нас быстро «поймать и держать». Так и вышло.

Только через 3–4 минуты после бомбометания, маневрируя по высоте и направлению, нам удалось выйти из лучей прожекторов. Получаю сообщение от стрелка-радиста:

— Справа, сверху истребитель.

Смотрю вправо и вижу: на темном фоне в 100–160 метрах светящиеся точки моторного выхлопа и белый отблеск винта.

— Стрелять только в упор! — командую я стрелку-радисту. Убрал сектора газа, чтобы уменьшить выхлопы, и перевел самолет на планирование. Очередь разноцветных трассирующих пуль, выпущенная по истребителю, заставила его отстать.

1 час 10 минут. Высота 600 метров. Слева видно огромное зарево от пожаров в Выборге. Проходим Финский залив. Снегопад усилился. Все внимание — на приборы слепого полета. Ориентировку ведем по радио. Прошло 15 минут. Лучи Курголовского маяка, обычно хорошо заметные за 40–50 километров, сегодня обнаруживаются только в непосредственной близости по крутящемуся бледному лучу. Включаем навигационные огни. Даем опознавательную ракету. Высота 400 метров. Штурман передает:

— Землю не вижу.

Снижаюсь на газу. По вариометру выдерживаю снижение на 1–2 метра, скорость — 240 и, наконец, когда стрелка высотомера дошла до 300 метров, слышу приятное сообщение:

— Снижайся, вижу землю.

Не выдержав, я перенес взгляд на землю и увидел черные пятна леса…

Стрел о к-рад и ст принял радиограмму с командного пункта: «Посадка на своем аэродроме».

Капитан Ковалец

Взаимная поддержка в бою

Ранним утром 20 февраля наша эскадрилья получила задание: разрушить в глубоком тылу противника важнейший железнодорожный узел Хапамяки, через который проходило снабжение белофинской армии.

Утро было ясное и холодное. Мороз на земле доходил до 45 градусов.

Капитан Серегин построил эскадрилью и дал последние указания:

— Главное, товарищи, поддерживайте друг друга в воздушном бою. Защищай соседа, и он защитит тебя. Бомбардировщику очень трудно вести бой в одиночку. Наша сила — в тесном взаимодействии. Поврежденные в бою машины не бросайте, сопровождайте их до своей территории.

Капитан Серегин указал на трудности взлета, сообщил предполагаемые метеорологические условия на пути к цели, и экипажи разошлись по самолетам, приготовленным точно к сроку. Об этом позаботился технический состав, работавший всю ночь, не считаясь со временем, не обращая внимания она жесточайший мороз.

Летчики еще раз проверили перед взлетом работу приборов, стрелки-радисты опробовали пулеметы, и вот высоко в воздух взвилась зеленая ракета.

Тяжело нагруженные машины пошли на взлет по покрытому снегом полю аэродрома, медленно набирая скорость. Как только они оторвались от земли, летчики сразу убрали шасси.

Машины построились, легли на курс и вскоре уже летели над территорией врага, сопровождаемые нашими истребителями.

…Через полтора часа после вылета истребители отвалили от нас; мы остались одни.

А через 15 минут мы по горизонту заметили много черных точек: вражеские истребители!

Для обороны этого пункта белофинны стянули самые лучшие самолеты. И вот на высоте 7 тысяч метров завязался жаркий бой между нашими бомбардировщиками и белофинскими истребителями.

Противник подверг нас «психической атаке». Он стремительно ринулся в упор, пытаясь расстроить нас и бить по частям. Истребители его с огромной скоростью мчались в лобовую атаку; казалось, вот-вот самолеты столкнутся в воздухе. Но, не меняя курса, не нарушая строя, мы попрежнему шли вперед. Только вперед… И не выдержав, на расстоянии 40–50 метров от наших ведущих, противник внезапно менял курс. «Психическая атака» не помогала. Мы еще теснее примкнули к ведущему, еще крепче держали строй своих бомбардировщиков, помня, что именно в крепком строю наша сила.

После первой лобовой атаки противник снова ринулся на нас, но уже с разных направлений; истребители неслись на нас спереди и с боков, атакуя каждый бомбардировщик поодиночке.

Я был крайним фланговым и видел, как прямо на меня в лобовую атаку устремился истребитель и с дистанции 300–400 метров открыл огонь из пулеметов. Ринулся целый ливень трассирующих пуль, ливень, в котором можно было различить то красные, то синие, то белые, то зеленые струи. Еще крепче стиснув штурвал, я все также вел свою машину, крикнув по переговорному аппарату стрелку-радисту старшине Гребенцову:

— Истребитель впереди!

Он открыл по врагу яростный огонь. Мы сблизились. Я уже думал, что столкновение неизбежно, потому что сам не собирался уступать врагу дорогу, не собирался ни на один градус изменить полет по боевому курсу, но он не выдержал и свернул.

Передо мной на одно мгновение мелькнула голова противника, я увидел черный шлем, кислородную маску, и сразу его машина стала на крыло, «животом» к моему самолету.

Этим мгновением и воспользовался Гребенцов. Он пустил в «живот» вражеского истребителя очередь из своего пулемета. Я увидел, как, беспомощно кувыркаясь и оставляя за собой клубы черного дыма, вся охваченная пламенем машина врага пошла к земле. Услышал в микрофоне радостный взволнованный голос стрелка-радиста:

— Один готов!

И еще через секунду он крикнул уже другим голосом:

— Еще один увязался!..

Донеслись глухой стук и трескотня по машине. Посмотрел на крыло; на нем одна за другой появлялись пробоины.

Приглушенный наушниками ворвался новый звук — застучал наш пулемет: это Гребенцов давал очередь огня. Крикнул ему в трубку микрофона:

— Где истребитель?

— Под хвост забрался! Не