охотницу взглядом, а потом заговорил. Медленно и осторожно, без всякой уверенности в своих словах:

— Даже в пайгамбарах нет его плоти, а они к творцу ближе всего. Но однажды я видел кетмена, похожего на тебя. Он тоже не был третьим в роду, хотя и отведал плоть добровольно. Его звали Зарко, хелкан Мизерато. Именно с милости Зарко наш храм получил эту чашу. Цена, которую за нее просили, просто смешна. Значит на то была воля бога. Ты тоже явилась сюда не просто так. И все же он тебя отвергает.

— Ошибаешься, Ивуро, — уверенно возразила Лармэн. — Я видела, как он отвергает. Как лишает свободы. Особенно тех, кто желает ее больше всего. Меня он пока щадит.

— Щадит или не может дотянуться? — задумчиво рассуждал Муз. — Он не послал откровения, не предупредил меня. Почему? И почему ты боишься? Все, кто приходил сюда прежде, испытывали умиротворение, стремились к плоти. Тебя чаша пугает. Хотя ты явно не из трусливых, если пробралась в храм. Пришла за ответами… Быть может страх — это и есть ответ? Зарко Шак Одао перед чашей не трепетал…

— Мой страх — это причина. Он привел меня сюда. Я с детства смотрела в лицо опасности и всегда побеждала. Всегда, Муз. Теперь тоже смогу.

— Ты сможешь, а вот то, что в тебе — нет.

— Что во мне?

— Не знаю, но тебя удерживает не Музерату.

— Тогда зачем я здесь?

— Чтобы это понять. И принять. Найти свое место и обрести свободу. Может ли кто-то желать свободы от себя самого?

— Что ты несешь?

— Не знаю…

Ивуро выглядел жалко и сейчас напоминал растерянного ребенка. Лармэн не уследила, когда он так преобразился. Муз коснулся лица раскрытой ладонью, его пальцы дрожали от волнения. Ритуальный жест получился неубедительным.

— Истинная свобода… — припомнила охотница. — Третий сын не получил на нее права. Но я не третий сын. И не твой Зарко. По милости творца Музерату у нас разные судьбы.

— Не поминай Музерату, ты ему больше не принадлежишь!

— Есть только один способ это выяснить. — Лармэн старалась, чтобы ее голос звучал твердо. — Подай чашу.

— Нет, — покрутил головой Ивуро.

— Тогда ты никогда не узнаешь. Не убедишься в его воле. Это сомнение пожрет тебя так же, как меня.

— Ты можешь умереть.

— Смерть — не самое страшное, Ивуро. Если увидишь, что я меняюсь, отправляйся в Алгебоно. Разыщи там Тэрко, вожака ночной стаи. Он знает, что делать.

— Тебе хватит сил?

— Если не хватит, зальешь в меня это сам. Чтобы понять, достаточно одной ложки.

Лармэн очнулась снаружи, на лесной поляне. Чуть поодаль отбрасывала тень городская стена Мифро, вокруг виднелись крепкие стволы сосен. Подстилка из иголок была мягкой, утренний воздух бодрил, первые лучи солнца приятно грели лицо, и все произошедшее в храме казалось кошмарным сном. Но это был не сон, потому что рядом с ней, на поваленном стволе дерева, сидел Ивуро Муз. Жрец закутался в длинный плащ и укрыл лицо капюшоном, солнечный свет явно его раздражал.

— Как все прошло? — слабо простонала Лармэн.

— Ты была права, — заявил он вместо ответа. — Смерть — не самое страшное. Лучше бы ты умерла еще тогда, в детстве. Твои мучители сами не ведали, что сотворили. Нельзя обращать против воли, теперь я хорошо это понимаю. Не только Музерату подарил тебе свою силу — ты тоже отдала ему часть себя. Свое отчаяние. Свою жажду. Свое желание освободиться.

Свой страх. Теперь один на двоих.

Ничтожная часть нашего милостивого творца больше ему не принадлежит. Она принадлежит тебе, а ты — ей. Ты будешь жить долго, хотя и не бесконечно, но никогда не сможешь принять неизбежное. Смерть. Сделаешь все, чтобы ее оттянуть. Чтобы спасти своего Музерату. Одержимость будет нарастать и постепенно превратит тебя в чудовище. Не снаружи, изнутри. Сперва тебе это понравится, а потом привыкнешь, и останется только страх. Впрочем, возможен и счастливый исход.

Лармэн встрепенулась, изумленная таким поворотом. Она и до этого плохо воспринимала происходящее, но теперь совсем одурела.

— Музерату доберется до тебя прежде. Истинный Музерату! Сам, через пайгамбаров или как-то иначе. Сотрет с себя эту гниль, очистит священную плоть. Я тоже думал об этом, но не решился. Потому что сейчас мой бог молчит. Я не смею противиться его молчанию.

Лармэн собралась с мыслями, поднялась с лесной подстилки и яростно уставилась на Ивуро. Она больше не трепетала.

— Наконец-то я во всем убедилась, — злобно усмехнулась охотница. — Благодарю, что в этом помог. Поверь, я сумею преодолеть страх — и собственный, и его. Стану сильнее. В Алгебоно обо мне еще услышат. Посмотрим, кто кому послужит, Архо!

— Тебе не стоит возвращаться в Алгебоно, — невозмутимо произнес Ивуро.

— С ума сошел? Там моя жизнь! Роскошь, любимые, свора! Власть! Полагаешь, я брошу все это из-за твоих страшилок?

— Ты бросишь все это, чтобы жить. Жить дальше. И дольше. Конечно, ты можешь мне не поверить. Вернуться в столицу гордой и властной. Отплатить всем, сполна. Но наслаждения от этого уже не испытаешь, ведь ложка с истиной, которую ты сегодня отведала, слишком больно ранила твоего проклятого сожителя. Ранила, но не убила. Каким-то чудом вы оказались сильнее, чем крепко разгневали нашего творца. А он, как ты знаешь, всегда добивается своего. Ожидание возмездия только преумножит ваш страх, и постепенно этот коварный, скользкий, томительный страх тебя доконает. Заставит бежать все дальше и дальше от льдов Узерхау, на край света. Там ты забьешься в самую глубокую нору и будешь горячо молить творца о пощаде. Молить, чтобы он помиловал этот порченый кусок плоти, отпустил его на свободу. И возможно, когда-нибудь истинный Музерату смилуется.

— А если нет? — похолодела Лармэн, в ее памяти пульсировал бледный кокон, — Как… Как я об этом узнаю?

— Никак, — ухмыльнулся Ивуро, — ведь первым делом он лишит тебя мудрости.