– Не узнал меня? – спросил он.

– Нет, – шепнул Иван. – А вы кто?

– Дмитрий Видов, – назвался этот человек. Голос его звучал словно бы издалека и отдавался эхом. – Помнишь, ты крест на моей могиле поправлял да дерном ее обкладывал? Спасибо тебе за это.

Иван похолодел так, что потянул на себя кожух, которым положено было укрываться, да только он, от жара маясь, кожушок этот то и дело сбрасывал. И вдруг осознал, отчего озяб: да ведь от ночного гостя веет мертвенной стужей! Уж не простая ли это черная лента, а венчик, которым перевязывают лоб покойнику?..

– Не бойся, – сказал Дмитрий Видов. – Ты не умрешь и ноги не лишишься. Утром жар схлынет, рана твоя заживет, ногу сохранишь.

– От-тккуд-д вы знает-те? – простучал зубами Иван.

– Мне обещано было, – ответил гость.

– Кем? – удивился Иван.

Дмитрий Видов промолчал, только значительно повел глазами куда-то вверх.

– Вы за меня просили, что ли? – прошептал Иван, не понимая, а вернее, боясь понять, что значит этот взгляд. – Но почему?!

– Потому что ты мне душу облегчишь. Снимешь горькую боль, которая гнетет меня тяжелее могильной земли, на мой гроб насыпанной. Ты спасешь мою дочь, а она тебя спасет. Так меж вами и поведется… Я-то помочь никому не смогу. Ни дочке, ни Устиньке моей любимой. Боль и тоска угрызает, и это хуже адских мучений. Вот я и умолил, чтобы тебя сберегли. Отрадно было мне тебя видеть, когда ты на погост приходил. Может быть, заживись я на свете, у меня еще и сын родился бы. Хотел бы я такого сына, как ты! Ты человек добрый и храбрец… Так что не забывай моей просьбы. Не забывай. Клянись, что не забудешь!

– Не забуду, – кивнул Иван, окончательно переставая понимать, что происходит, во сне или наяву явился к нему человек с черным венчиком на лбу. – Но как ее зовут, вашу дочь? Где ее искать?

Дмитрий Видов слабо усмехнулся:

– Сама найдется. Ты только не оплошай!

Вдруг кто-то взял Ивана за руку, и юноша проснулся. Вместо Дмитрия Видова перед ним стоял тот самый хирург, который грозился поутру повлечь его на операционный стол связанным. При нем не было никаких веревок, а была только глиняная плошка со свечкой.

– Тебе холодно, что ли? – спросил главный лекарь с изумлением. – Гляжу, кожушок натянул…

– Холодно, – хлопнув глазами, согласился Иван.

– Жар спал, – удивленно покачал головой хирург, трогая его лоб. – Что за чудеса чудесные? А ну дай ногу гляну.

Он помог Ивану сесть и сунул в его руки плошку, а сам осторожно снял с раненой ноги повязки. Долго смотрел на рану, наклонился, понюхал ее, ощупал ногу вокруг – и наконец поднял на Ивана ошалелый взгляд:

– Может, мне кажется? Может, мерещится?

Несколько раз быстро перекрестился, еще раз оглядел рану и спросил:

– Ты именем какого Иоанна крещен?

– Предтечи. Родился в ночь на 25 мая – на обретение главы Крестителя[28].

– Неисповедимы пути Господни, – сказал главный лекарь и перекрестился. – Предтеча Божьим промыслом усекновенную главу обрел, а ты – ногу. Молись за него денно и нощно.

Иван кивнул, но в своих благодарственных молитвах первым вспоминал все-таки святого Дмитрия Солунского, а уж потом – Иоанна Крестителя.

Он пошел на поправку так быстро, будто не гнил заживо добрых (то есть недобрых, конечно!) две недели. Главный лекарь признал, что ошибся, недооценил крепкий организм молодого гусара.

Иван собирался вернуться к своим однополчанам, однако не знал, сохранился ли полк Сумских гусар или его расформировали. Пока наводил справки, настал октябрь, и в первых же его числах пришла весть о том, что армия Наполеона выходит из Москвы. В это же время Иван узнал, что капитан Александр Никитич Сеславин, которого он помнил по отступлению от Витебска как адъютанта командующего 1-й армией генерала Барклая-де-Толли, начал собирать партизанский конный отряд, чтобы бить отступающего француза и с тылу, и с флангов, и в лоб маневренней и жесточе, чем регулярные войска, – собирал он этот отряд из остатков Сумских гусар, которые понесли огромные потери при Бородине. Именно разведка Сеславина сначала донесла о дне, когда Наполеон собирался покинуть Москву, а потом и уточнила путь, по которому отправились французы. Это была Старая Калужская дорога.

Привез весть сам Александр Никитич, явившийся в госпиталь навестить друзей-однополчан, а заодно и Ивана, потому что знал обоих Державиных: и отца, и сына. Сеславин был невысокий, но крепкий, широкоплечий, даже с виду сильный, словно Геркулес, с буйно-кудрявой, давно не стриженной головой и усами, которые он то и дело норовил подкрутить, да никак не удавалось, ибо они были короткими и жесткими.

Сеславин позвал Ивана в свой отряд, объяснив задачу:

– Наш супостат пошел на Калугу. Думает прорваться на Боровскую дорогу, выйти на юг России и там устроить себе зимние квартиры. А Кутузов хочет повернуть его на Старую Смоленскую дорогу. Пусть Наполеон валит отсюда тем же путем, которым пришел в Россию, теми же деревнями, которые выжег и вычистил. А мы станем его угрызать со всех сторон, гнать, не давая передышки, не позволяя свернуть на лесные затаенные тропы, не давая мародерам пограбить в тех деревнях и имениях, которые еще уцелели. Ну и, конечно, будем бить врага без пощады!

Конечно, на другой же день Иван присоединился к отряду Сеславина. В дальнейшем все вышло так, как пророчил командир партизанских соединений. Под Тарутином дорогу французам преградила русская армия. Французы, привыкшие к тому, что неприятель отступает, теперь были поражены неистовством нападения, приходили в ужас от ярости, увлекавшей вперед русских во время атак, и боевой дух захватчиков изрядно падал.

Наполеон попытался вильнуть на Новую Калужскую дорогу, однако Кутузов навязал ему бой под Малоярославцем, и в конце концов французам ничего не оставалось, как тащиться по Старой Смоленской дороге – навстречу неумолимо наступающей зиме.

Однако пока шумел осыпающейся листвой октябрь, леса еще не оголились – и конникам Сеславина было нетрудно близко подобраться к врагам, чтобы громить команды французских фуражиров или отставшие от обозов отряды. Поэт Василий Андреевич Жуковский в стихотворении «Певец во стане русских воинов» напишет:

Иван Державин был горд, что находился в составе этих крылатых полков!

«Господин гусар Д., я знать, что вечер ближний один ваш друг знатный будет ходить в одна дом на Saint-Louis[29]. Но кто-то хотеть он убивать, потому что он ненавидеть rogatywki и шарфы белый и красный. И эти люди хитрый намерены сделать будто виноваты французы, чтобы отомстить царь Россия. У ваш друг мертвый находить письмо к он, в письмо много слово плохой, злой про французы.