пошёл дальше по коридору, запомнив дверь незнакомца. Свернув за угол, он дождался, когда под ногами заговорщика заскрипит лестница, а затем быстро прокрался на галерею. Незнакомец подошёл к двери, протянул Арбаю несколько дощечек и вышел на улицу.

Холом вернулся к двери и достал из кармана отмычку. Хлипкая деревянная преграда, способная защитить только от хозяйских котов, легко поддалась, и юный страж шагнул было в комнату, но тут же отпрянул назад, прошипев матросское ругательство. В дверном проёме, угрожающе жужжа, завис болотный огонёк — самый маленький, но всё равно опасный слуга великих предков. Светящийся шар замерцал, наливаясь красным. Холом замер. В его мозгу одновременно родились желание бежать и нечто невыразимое словами. Волна возбуждения и уверенности в победе прокатилась от затылка к левому предплечью и вовне, усиленная незримыми веригами. Шар испуганно пискнул и погас. Боевой транс прервался, только саднила кожа там, где с ней срасталась воплощённая воля Ордена.

Страж быстро прошёл мимо обездвиженного колдовского слуги. Кто же такой этот незнакомец? Кто настолько дерзок, что привёл в город болотный огонь? Комната не давала ответов. Узкая кровать, застеленная армейским одеялом, грубый столик, таз для умывания и мутное бронзовое зеркало — пристанище мелкого чиновника или торговца средней руки. Присев, Холом заглянул под кровать. Там, скрытый от глаз свисающим одеялом, притаился добротный дорожный сундук. Вместо замка в крепкое дерево была врезана восьмиугольная пластина с гравировкой в виде снежинки — герб Ледяной Цитадели. "Значит, всё-таки, Страж", — решил Улан Холом, — "Но бывший или действующий?"

Он положил руку на пластину, и вновь тёплая волна прокатилась от незримых вериг к кончикам пальцев. Снежинка вспыхнула белым, раздался чёткий щелчок. Холом быстро выдвинул сундук из-под кровати и откинул крышку. Внутри лежал дорогой тёмно-синий кафтан с вышитым на груди символом Трёх Миров, а на нём, бережно завёрнутая в бархатный платок, покоилась резная нефритовая пластина. Искусно вырезанные слова гласили: "Силой Великого Дракона, Моя воля живёт в носителе нефритового оберега, Моё слово изрекают его уста, и увиденное им от Меня не скроется. Противящийся Моему посланнику умрёт и дух его низвергнут будет в пепельные ямы Нижнего Мира". Юный страж побледнел и дрожащими пальцами начал заворачивать пластинку обратно в кроваво-красный бархат. Посланник самого Прозорливого! Если он застанет Холома здесь… Предательский платок снова развернулся, из него выпало "зеркало души" — табличка из золотистого дерева, на которой искусным придворным мастером был вырезан портрет мужчины лет тридцати пяти — сорока и нанесены изящные строки летящего письма. "Улагай Дамдин, милостью Дракона личный прорицатель Смотрящего-в-ночь, соратник третьего ранга на пути доблести, удостоенный титула "Разящий без промаха" в год крапчатой мыши, девятнадцатый от возвращения Смотрящего-в-Ночь в двадцать второй раз", — быстро прочёл Улан Холом. Юноша глубоко вдохнул и заставил себя три минуты сидеть без движения, пока звенящие вопли его страха не превратились в тихое поскуливание. Выдохнув, он быстро и аккуратно завернул в платок обе пластины, захлопнул сундук и задвинул его под кровать. Где-то внизу хлопнула дверь, на лестнице послышались шаги. Распрямившись словно пружина, Улан Холом подлетел к окну и нырнул в него, больно ударившись о лакированную черепицу покатой крыши. Зрение помутилось, а когда страж пришёл в себя, он уже стоял во внутреннем дворе трактира, прижавшись к стене сарая. Где-то над ним с гневным треском распахнулось окно. Холом затаил дыхание, считая удары сердца. Окно захлопнулось, послышался сердитый возглас: незнакомец звал слуг. Воспользовавшись суматохой, страж выскочил за ворота и нырнул в толпу. Нужно было срочно рассказать об увиденном отцу.

Украшенные чеканными цветами ворота храма-жилища первого гранильщика были широко открыты. Казалось, войти в дом сановного шамана мог любой мирянин, но Холом знал, что это впечатление обманчиво. Войдя в арку, он поднял голову и просвистел короткую трель. Ветви растущего у ворот раскидистого добана зашевелились, и из кроны высунулась щекастая голова Меткого Третьего — одного из вольноотпущенников его отца. Бронзовый мех на подбородке островитянина был заплетён множеством мелких косичек.

— Отец дома? — спросил охранника Холом.

Меткий Третий утвердительно раздул защёчные мешки и издал короткий трубный звук.

— Хорошо, — улыбнулся избранник дракона, сплетя пальцы в жесте благодарности.

Охранник потряс косичками и исчез среди ветвей.

В доме царила суета. Слуги проветривали сундуки с дорожным платьем, секретари носились с письмами и поручениями. Хотя отцу предстояло отправиться в Баянгол не раньше, чем через месяц, готовиться к этому и передавать дела заместителям следовало уже сейчас.

У двери кабинета Улан Баира застыл телохранитель в стальном нагруднике. Он предостерегающе поднял руку и покачал головой. Холом кивнул и приготовился ждать, хотя внутри него всё кипело от нетерпения. Из-за стены раздавались голоса, но мягкая обивка стен скрадывала звук, сохраняя тайны хозяина дома от посторонних. Через некоторое время голоса смолкли, и охранник, выждав ещё несколько долгих минут, отступил в сторону.

К удивлению юного стража, в кабинете кроме отца никого не оказалось. Первый гранильщик сидел в кресле, потирая тронутые сединой виски. Глубокие морщины на лбу, отвислые щёки и опущенные уголки губ придавали его лицу слегка обиженное выражение, которое могло бы показаться комичным, если бы не цепкий взгляд водянисто-зелёных, как у речного ястреба, глаз.

— Посланник Прозорливого в городе! — с порога выпалил Холом.

Отец метнул в него быстрый взгляд из-под полуопущенных век и едва заметно пожевал губами.

— Посланник… — пробормотал первый гранильщик. — Ты уверен? Нас никто не предупреждал…

— У него в сундуке нефритовый оберег! И халат высшего соратника с символом Трёх Миров…

Улан Баир резко поднял голову.

— В сундуке? — резко спросил он. — А что, позволь узнать, ты делал у него в сундуке?

Холом глубоко вдохнул, пытаясь сосредоточиться.

— Я заметил этого человека в святилище, во время Пляски. Он следил за Темир Бугой, и в его взгляде читалась ненависть. Я решил, что он готовит покушение, и решил выследить его. Почувствовал, что он — носитель бури, проклятая кровь, как и я. Выглядел он при этом как обычный оборванец, однорукий матрос…

Первый гранильщик хмурился, слушая рассказ сына, но не перебивал, и только вертел на пальце фамильный перстень-печатку. Когда Холом дошёл до появления болотного огня, Улан Баир болезненно прищурился и вздохнул.

— …Воля Ордена укрепила меня, и я сбежал через окно, — закончил Холом.

Его отец сгорбился в кресле и устало помассировал глаза.

— Плохо, — мрачно сказал он.

Какое-то время он молчал, и юный страж решил было, что отец не станет делиться своими мыслями, но учитель сургуля в его душе всё же взял верх над хитрым политиком.

— Чем именно плохо, сын? Как думаешь? — словно нехотя спросил