Ребенок видел мир как бы в собственном карманном зеркальце…

В среду, двадцать первого августа, он понял: с ним происходит неладное.

Случилось это в розовый предвечерний час, когда он проснулся внезапно, будто кто-то его толкнул.

В квартире было по-прежнему душно и жарко. На кухне монотонно колотилась о стекло муха.

Он ощутил, как часто, тяжело бьется сердце, стала жесткой, шершавой кожа лица, рот – сухим, с воспаленными, обметанными губами, уши – напряженные, ловящие каждый шорох, и все тело – пружина, тяжелая, злая.

Но что было самым отвратительным и невыносимым: он боялся. Смертельно, безотчетно! Страх опутал его железной, цепкой паутиной, из которой не вырваться, не освободиться. Любое движение причиняло физическую боль, железная паутина глубже и глубже впивалась в каждую клеточку, сковывала, делала слабым и бессильным.

Он почувствовал себя загнанным зверем.

В своей собственной квартире он безвылазно сидел уже третий день, не открывая окон, не зажигая по вечерам свет. Он не смотрел даже телевизор, потому что мерцающий экран мог выдать его тем, кто следил за ним с улицы. Каждый вечер он осторожно подходил к шторам в гостиной, вставал сбоку от окна и, затаив дыхание, боясь шевельнуть даже самую маленькую складку на тяжелой материи, всматривался в черный провал двора.

Квартира находилась на пятом этаже, и ему было хорошо видно, кто пересекает улицу, идет под осыпающимися уже деревьями, кто подъезжает на такси и, самое главное, – сидит в беседке.

Они, наблюдатели и преследователи, постоянно сидели в беседке, то втроем, то вчетвером, покуривали, хладнокровно дежурили и терпеливо ждали, когда у него сдадут нервы, иссякнут силы и он выскочит из подъезда на улицу.

Он не мог даже позвонить, попросить кого-нибудь о помощи, потому что телефон отключили. Хэнк и Лора, уезжая в двухмесячную заграничную поездку, оставили ему денег, в том числе и на неоплаченные телефонные переговоры. Но он так и не зашел в Сбербанк, чтобы заплатить. Деньги разошлись на мелочи: сигареты, кафе, два раза он покупал вино, а еще сделал несколько приятных для себя приобретений – три коробки теннисных индийских мячей, теннисную ракетку за четвертной и кожаные перчатки с дырками на внешней стороне – такие, какие носят автомобилисты.

Кончилась еда. Лора оставила тушенку и шпроты, несколько банок – он вчера их подъел. Теперь на дне холодильника сиротливо лежали два плавленых сырка и банка майонеза… Лора ведь и предположить не могла, что в их с Хэнком отсутствие он будет приезжать в пустую квартиру с уютной дачи, где неустанно хлопотала заботливая Тортила. До этого он уже два раза сматывался без ее разрешения в город. Когда возвращался, та устраивала скандалы.

Последний раз, девятнадцатого августа, он наврал ей, что едет к старшему брату Юре – проклятому Опарышу! «Бабушка, по очень важному делу». Разве она не может отпустить его без сцен и причитаний к брату? Тортила уважала своего старшего внука – все же кандидат наук, обеспеченный человек, обстоятельный, семейный – и промолчала, отпустила.

Почему Тортила до сих пор не позвонила Опарышу, чтобы выяснить, где он, ее младшенький, непутевый внучок? Он же обещал ей вернуться через день-два.

Девятнадцатого августа он наконец-то отомстил своим обидчикам, следуя плану мести. Это был справедливый план, тщательно продуманный им за неделю на тихой даче. В те безмятежные, ласковые дни он валялся в шезлонге среди отцветающих георгинов, с книгой в руках – замасленным, пожелтевшим детективом, – и весь кипел от переполняющей его злости, уязвленной гордости и силы. Он просчитывал варианты своей охоты на взбунтовавшуюся команду.

Гиви должен был уехать с родителями в начале августа на юг, и Чёрт решил, что перед самым югом он, Гиви, потешит народ своими голыми ляжками. Гиви клюнет на новую кассету. Он точно знал, что если посулить Гиви переписать что-нибудь новенькое, тот явится на встречу в любое место города и в любой час.

Панок собирался в спортивный лагерь. Говорил, что будет в городе еще полторы недели. А если посчитаться с ними, Панком и Гиви, в один день? Вряд ли они успеют перезвониться в течение пары часов… Панок выскочит к нему на свидание, потому что он Панок. Ему только скажи: «Панок, а Панок, выйди на пару минут», – тут же, не раздумывая, появится. Панок всегда шел на его зов, как кролик на взгляд удава.

Эльза, черноволосая ведьма, никуда не собиралась уезжать и болталась в городе все лето. Эльзу надо оставить на потом, когда Гиви и Панок благополучно затарятся в места каникулярного отдыха, так сказать, для поправления драгоценного здоровья и новых впечатлений.

Что с Козлом? Этот – вечно в городе, пасет младшую сестру, бесплатная няня. С Козлом-то он как-нибудь справится в самый последний заход. Этот не станет сопротивляться, пойдет, тупой теленок, если его вызвать из квартиры, от пеленок и кастрюлек.

Горохова решил пощадить. Горохов был против действий Эльзы, Панка и Гиви.

Он просчитывал свой план лихорадочно и зло по несколько раз. Вроде бы все сходилось, нигде не ждала осечка. Самое главное, чтобы они – эти Степаны, урюки и чмошники – не объединились.

Первый раз он смылся с дачи, ничего не сказав Тортиле, в самом конце июля.

Ему повезло: он удачно подкараулил Панка и Гиви, снял с каждого джинсы и пустил перепуганных мальчиков по улицам и переулкам. Их потертые штаны он бросил в мусоропровод панковского дома: пусть мусоросборщица обрадуется.

С Эльзой тоже вышло как нельзя лучше. С ней он поступил тонко, изысканно. Панок и Гиви уже уехали и, видимо, ничего не успели ей сообщить: то ли стыдно им стало, то ли не застали Эльзу дома. Она будто ждала его звонка: в резком хрипловатом голосе Эльзы он услышал затаенную радость и далеко спрятанное торжество.

Он пригласил ее на свидание в центр города, она как миленькая явилась. От радости прибежала первой, уселась на скамейку, скинув туфли, – видно, новые надела, – жали они Эльзины палочки-ноженьки. Чёрт подошел сзади и облил шикарные волосы Эльзы, черное косматое облако, автомобильной краской из баллона.

Эльза заверещала – резаная кошка!

– Добрый день, – вежливо сказал он. – Как жизнь, старушка?

– Я… я… я… – Эльза обхватила голову руками – тут же ладони ее оказались в липкой голубой краске.

– Лети, Эльза! Ты теперь красивая, как херувим! Небесного цвета. Ты же мафия теперь у нас, выше всех, значит, небесная. Летай, птичка!

И с Козлом, девятнадцатого августа, его ждала удача. Он позвонил Козлу прямо с вокзала, наврал, что есть, мол, неотложное дело. Козел поверил, вышел в беседку в назначенное время.

– Ну что, Козлик, покурим? – предложил ласково.

– Давай, Чёрт. – Козел неловкими, красными от цыпок руками зажег спичку, поднес огонь сначала ему, Чёрту, потом себе.

– Как живешь, Козлик? – так же ласково задал вопрос Чёрт.