говорю: если судья приговаривает кого-то к лишению свободы – то есть, к тюрьме, он заранее вызывает конвой. Потом прочитает приговор и скажет: «Осуждённых взять под стражу в зале суда». Эти полицейские подойдут и наденут на них наручники. Вот увидишь.

Когда Лена и Людмила со своим адвокатом вернулись и собирались сесть на прежнее место, к ним подошла женщина в судейском дресс-коде и, наклонившись, стала что-то говорить.

– А без этого нельзя? – спросила адвокат.

– Это уже решено. Вот и охрана здесь.

Полицейская открыла дверь клетки. Лена и Люда вошли в неё. Дверь за ними закрылась, и заскрежетал замок.

– Там им самое место, – злорадно закричала Анька Мишуткина.

Вышла судья:

– Именем Российской Федерации… – дед не слушал, что она читала. Две женщины, ставшие за эти полгода для него такими близкими, сидели униженные, подавленные, за решёткой, будто звери в зоопарке, и его старое сердце сжалось.

А судья продолжала:

– Признать подсудимых Звягинцеву Елену Анатольевну и Горбунову Людмилу Сергеевну виновными в совершении преступления, предусмотренного частью второй, статьи сто пятьдесят девятой Уголовного Кодекса РФ – мошенничество, осуществлённое группой лиц по предварительному сговору – и назначить наказание:

Звягинцевой Елене Анатольевне в виде лишения свободы на срок два года шесть месяцев в колонии общего режима. Исполнение наказания отложить до достижения её ребёнком возраста четырнадцати лет;

Горбуновой Людмиле Сергеевне, учитывая, что она в содеянном не раскаялась, в виде лишения свободы сроком на три года с отбыванием наказания в колонии общего режима. Осужденную Горбунову Людмилу Сергеевну взять под стражу в зале суда.

Никто не ждал такого приговора. Наступила мёртвая тишина. Смысл сказанного не сразу дошёл до Людмилы.

– Осужденная Звягинцева, вам понятен приговор?

– Да.

– Осужденная Горбунова, вам понятен приговор?

– Не-е-ет! – закричала Людмила, падая на скамью и заливаясь слезами. – Это несправделиво! Несправделиво! Бесчеловечно! Три года. Тысячу дней! Господи-ии!

– Ишь ты! Стариков обманывать не бесчеловечно, а как ей три года – сразу бесчеловечно. Мало ей! Ма-ало! – раздался мужской голос.

– Люда! Людочка! – зарыдала Лена. – Прости меня! Милая, Людочка, прости! Это я тебя погубила! Яааа! Как жить после этого? Я убью себя. Убью!

Но Людмила словно опомнилась после её слов:

– Не смей, Ленка! Не смей! Вытаскивай Димку, делай что хочешь, только спаси его! А обо мне не думай, не думай, не жалей меня. Ты ни в чём не виновата. И я ни о чём не жалею. Я сама выбрала. Я выдержу. Выдержу. Я только на минутку сорвалась. Забудь.

Лицо Людмилы было мокрым от слёз, деду невыносимо было это видеть. Он вскочил и заикаясь прокричал, обращаясь к судье:

– Что же вы делаете. Зачем вы, гу… губите женщину?

– Приговор несправедливый! – поднялся и Завражнов. – Вы помогаете следствию выполнять план!

– Порядок в зале! – закричала судья. – Потерпевший Ерофеев, свидетель Завражнов, налагаю на вас штраф по тысяче рублей за неуважение к суду! Всё! Судебное заседание объявляю закрытым, – и быстрыми шагами удалилась в свою дверь.

Заскрежетал замок. Двое полицейских – мужчина и женщина – стояли у клетки.

– Осужденные, выходите! Горбунова! Давай сюда руки! – сказал полицейский и защёлкнул на руках Людмила наручники.

И тут дед Иван оказался радом с ними.

– Люда, простите меня. Я обзывал вас. Говорил вам гадкие слова! Старый дурак! Простите…

– И вы меня простите, дядя Ваня. Простите, что так получилось.

– Доченька, ты не можешь быть виноватой. Ты, ты…

Он хотел сказать ей, какая она хорошая, замечательная, что лучше неё никого нет, и ещё много, много чего хотел ей сказать, но не смог произнести ни слова, потому что был косноязычным полуграмотным мужиком и боялся фальши, которая так легко прилипает к таким словам.

Но Людмила поняла его без слов:

– Можно мне проститься со своими родными? – обратилась она к конвоирам.

– Вообще-то…, – мужчина посмотрел на свою напарницу.

Она еле заметно двинула рукой, мол, пускай уж, и отвернулась.

– Дядя Ваня, добрый мой человек. Можно, я вас поцелую, как тогда?

Людмила была уже в наручниках, и не могла обнять его. Она чуть приподнялась на носках, поцеловала его в лоб и на мгновение прижалась лицом к его щеке. И на его лице остались её слёзы.

– Миленькая ты моя, – прошелестел дед, и две маленькие слезинки выкатились из его выцветших глаз.

Потом Люда поцеловала Елену:

– Держитесь. Не плачьте, мои родные, я вернусь. Всё вынесу и вернусь, – улыбнулась Люда.

– Ну, развели сырость! Иди отсюда дед, не путайся под ногами. Осужденная, вперёд! – сказал полицейский.

Не успели они сделать двух шагов, как откуда-то вывернулась Анька, подлетела к Людмиле и смачно плюнула ей в лицо:

– Это тебе за мамку, проклятая тварь!

Полицейские оттолкнули её, а потом и бросившихся к Людмиле Лену и деда:

– Не лезьте, сама утрётся!

– Если бы у меня был пистолет, я застрелил бы тебя прямо сейчас! – в бешенстве заорал дядя Ваня.

– Ты что, дед, рехнулся? – удивилась Анька.

Когда дед пришёл в себя, они были одни в коридоре. Лена горько плакала на его плече:

– За что они её ненавидят. Помните, вы рассказывали про Валюшу, ведь это и о нашей Людочке.

Лена очень спешила на последний рейс до города, и он не сказал ей самого главного. Потом, как договаривались, позвонил Денису.

– Ну что? – спросил тот, когда дед в клубах морозного пара, окутавшего машину, садился в кабину. – Посадили?

– На три года…

– Ничего себе. Я думал условно дадут.

– Никто не думал… Так плакала, бедняжка. А потом… Всё, говорит, вытерплю, не жалейте меня. Какой человек! Я таких никогда не встречал. Её в клетку посадили, обзывали, в лицо плевали, наручники надели, под конвоем повели. А она… Повезло мне, старому дураку, что обдурила меня. Так бы я и не знал, что такие люди на свете есть. Будет мне что вспоминать.

– Э, дед, да ты, часом, не влюбился?

– Куда мне, я старик. А она… За чужого ребёнка в тюрьму пошла, а я ему фантики пожалел. Куда уж мне рядом с ней стоять.

– Ну скажи ещё, святая!

Дед промолчал, он знал, что слова только всё испортят.

– Нехорошо я сегодня сделал, – сказал вдруг дядя Ваня.

– Что нехорошо?

– Хотел поступить как человек, а не смог.

– Говори ясно, а то я ничего не понимаю.

– Погоди, потом скажу.

Вечером деду стало худо, и он постучал в стенку. Через минуту захлопали двери в соседской квартире: значит услышали. Дядя Ваня снял крючки с дверей и лёг в спальне на кровать поверх покрывала. Зашли Денис и Елена Владимировна. Она измерила ему давление на своём тонометре, вставив в уши его