– Шпионство не у нас, а повыше. У нас тачками и подводами, там вагонами и составами. Смотрел Никиту Михалкова? Как Томскую тайгу в Китай продают? Вот это шпионство.

Помолчали. Потом дед сказал:

– Я вот походил, подумал. Что-то сомневаться стал.

– В чём же ты, дед, сомневаешься.

– Плохо я, кажется, сделал, что заявление написал.

– Отчего же плохо?

– Ну подслушал я, как они говорили. Эта светленькая – Людмила – сказала: «Я совесть задушу, а его спасу». Помнишь, я тебе говорил про Валюшку. Она ведь тоже воровала, но нас спасала. Может и они мошенствовали, чтобы кого-то спасти? Я и Людмиле про Валюшку рассказал. Как-то она… Расстроилась, что ли. Чуть не плакала, и сказала, что это для неё важно, а потом меня поцеловала.

– Любишь ты, дед, вспоминать, как женщины тебя целовали.

– Есть такая слабость.

– А кого она спасает-то?

– Вот это я не расслышал. Но видел, что лицо у неё вчера было такое… Будто мать умерла. У той и у другой. Посадить девчушек за десять тысяч, когда они кого-то спасают? – Не пойдёть! Не прощу себе! Как быть? Может забрать заявление?

– Ну это, дед, несерьёзно. Сегодня написал, завтра забрал. Да их не за тебя собираются судить. Они в пяти районах набедокурили. Двести тысяч с лишним у людей забрали! Подожди, дед, не пори горячку. Если что, успеешь на суде от обвинения отказаться. Ты ведь толком ничего не знаешь. Что ты там услышал – сам не знаешь. Иди, спи себе спокойно, дальше видно будет.

Дед на этом успокоился (что можно в суде отказаться), но не очень. И с тех пор Людмила и Анастасия не шли у него из головы.

В начале декабря дед получил повестку: мол, судебное заседание по вашему делу состоится в среду шестого декабря в десять часов. Вы вызываетесь в качестве потерпевшего.

За два дня до назначенного над мошенницами суда стояла чудесная погода. Вечером дед решил прогуляться. Он с начала зимы гулял почти каждый день и чувствовал, что после прогулки спит лучше. Было тепло, воздух лёгкий и свежий, и совсем отвесно с неба опускался снег – редко в последнее время выдаётся в Сибири такая погода. Маршрут его проходил вокруг магазинов, клуба и конторы бывшего совхоза. У продовольственного магазина он встретил Бориса Завражнова – сына обманутого ветерана войны:

– Что, Иван Николаевич, повестку-то в суд получил?

– Получил. А ты?

– Ну и я тоже. Ты кем идёшь – потерпевшим или свидетелем?

– Написано, что потерпевшим.

– Нет, мы с отцом свидетели. Не спрашивай, откуда я знаю, но у этой-то, которая помоложе, маленький сын имеется, а у него порок сердца. А вторая – её подруга. Так вот они эти деньги для мальчишки собирали на операцию. Понял? Как отец узнал, так сразу мне сказал: «Иди забери заявление. Мне государство пятьдесят тысяч платит, а я жалею пятнадцать больному ребёнку!? Мне ж позор и на том свете будет». Ну я пошёл и забрал.

– Что ж ты мне раньше не сказал?! Эх, Борис, Борис! Какой же я дурак. Да что дурак, сволочь я! Ну я же видел… По глазам видел, что они хорошие женщины. Что ж я наделал! В милиции кричал, как болван, «дай мне, Ромка, пистолет, я убью этих негодяек». Эх, эх!!!

– Да ты не опоздал ещё. На суде скажешь, что не имеешь к ним претензий. А судить их всё равно будут, и осудят – вот увидишь. По фиг им: отозвали мы или нет. Им план по раскрываемости надо выполнять. Дай Бог, чтобы условный срок дали. Ох, до чего мы дожили, Иван! План-то нынче главнее, чем в плановой экономике. Сейчас везде план. Милиция план выполняет по преступности и раскрываемости, гаишники – план по штрафам, больница по посещаемости. В наше время-то было, чем меньше народу к врачам идёт, тем лучше. Сейчас наоборот: много больных – больница больше денег получит! Я на днях взял свою карточку, смотрю, вот так да! Я пять раз у них побывал за последний месяц. А на прошлой неделе начали меня от алкоголизма лечить! Я пошёл к этому Валерию Константиновичу и говорю: «Мать твою, ты что меня алкашом выставляешь? Когда это ты меня от алкоголизма лечил?» А он: «Борис Васильевич, милый, войди в положение: план по посещениям не выполняю, грозятся премиальных лишить, и вплоть до увольнения! Тебе ж на машине не ездить, на ответственных постах не служить, побудь, милый, пьянчужкой, а я тебя вылечу, ей Богу, вылечу и с учёта сниму! Будешь опять чист и трезв как стёклышко». – «Ну ладно, – говорю, – хрен с тобой! Выполняй свой план за счёт моей репутации». Иван Николаевич! Ты того… Никому не говори, что я тебе сейчас сказал.

В день суда утром был мороз под тридцать. Дядя Ваня надел полушубок, рукавицы, шапку-ушанку, валенки. Сын Семён не смог его сопровождать, потому что ещё не вернулся из Города с очень важной выставки. В райцентр, в здание суда его отвёз Денис. Но ему тоже нужно было ехать на работу:

– Ты, дед, когда суд закончится, позвони мне. Я за тобой приеду. На рейсовом автобусе не пускайся – замёрзнешь ещё.

Дядя Ваня походил туда-сюда по фойе, озираясь вокруг, надеясь увидеть Людмилу и Анастасию, но среди толпящихся вокруг него людей их не было. Народ прибывал. Вот он кинулся навстречу Валентине Мишуткиной. Её привела дочь Аня. Валентина была из их села, жила от деда через улицу, работала одно время вместе с ним на ферме. Это была та самая женщина, к которой он уходил от жены. С тех пор, как её сразил Паркинсон, Валентина никуда не выходила из дому. Дед помог Аньке усадить её на скамейку и остался рядом со старушкой, пока дочка относила в гардероб её пальто. Голова и лежащие на тросточке руки Валентины ходили ходуном. А какой она была тридцать лет назад!

– Мама, тебе ничего не надо? Как себя чувствуешь? – спросила вернувшаяся Анька.

– Ничего, пойдёт, – ответила Валентина, отдышавшись. Видно, она не узнала деда и ни разу на него не взглянула.

– Разве это люди? Такого человека ограбить! Пять тысяч выманили, мерзавки! Жалко меня не было: я бы им глаза выцарапала. А вас, дядя Ваня, на сколько обманули?

Дед сделал вид, что не расслышал вопроса и отошёл к Борису Завражнову.

– Иван Николаевич, – сказал ему Борис, – смотри не ляпни, что я тебе сказал про больного ребёнка, а то станут допытываться откуда я знаю,