на которых индейские орнаменты и сюжеты. В целом — квартира не производила впечатление богатства, она производила впечатление бесвкусицы и тоски по дому…

Когда еврей повернулся, чтобы провести нас в комнату, я увидел в его руке револьвер. Сразу опознал — Доберман, самый дешевый. Здесь есть производство дешевых револьверов тридцать восьмого и двадцать второго калибра для пастухов — гаучо. Дорогое им не надо, да и денег у них особо нет — сугубо утилитарная вещь для защиты от зверя и недоброго человека. Кстати, чем Аргентина на Россию похожа — это наличием в своем составе огромных, почти неосвоенных территорий. Здесь это пампасы — недобрая, почти безлесая земля, продуваемая антарктическими ветрами, выжить сложнее чем в тайге — лес все-таки защищает и дает пропитание и человеку и зверю. Вся Аргентина — это несколько крупных городов и почти не обжитые территории, где есть только фермеры и скотоводы.

Дядя Миша…

Еврей поднял палец и проследовал на кухню. На ногах у него были шлепанцы без задника…

— Это и есть твой человек? — раздраженно прошептал я. — Ничего себе…

Юрец показал большой палец. Я посмотрел туда, куда ушел толстяк.

— Может, он в полицию звонит? Или — братве?

Юрец отрицательно покачал головой.

Дядя Миша — появился в обнимку с большой бутылкой Смирновки.

— Вы только поймите меня правильно… — сказал он, хлопая глазами — но надо за встречу выпить. И сейчас мы вот этого поросеночка… лишим девственности.

Он достал какую-то штуку, сильно похожую на помпу, которой добывают воду из больших баллонов, и пристроил ее вместо пробки.

— А! — с гордостью сказал он.

Дядя Миша посмотрел на меня, я отрицательно покачал головой

— Не пью.

Еврей перевел взгляд на Юрца.

— Дядя Миш, я на работе…

Дядя Миша переводил взгляд с меня на Юрца и обратно.

— Ох… чует мое сердце старого диссидента знакомый запах Родины. И конторы. С кем ты связался, Юрочка…

— Дядь Миш, он друг.

— Друг… все они друзья… до случая.

Еврей со скорбью в глазах посмотрел на меня.

— Ладно… говорите… какое у вас к дяде Мише Либерзону дело…

— Человека надо найти…

…

— В Одессе…

* * *

— Одесса, Одесса…

Дядя Миша все-же выпил — без нас. Видимо, не выдержала душа старого еврея тоски по Родине…

— Дядь Миш, а кто сейчас в Одессе главный? — спросил Юрец.

— Главный… ох, Юрочка, не сыпь, как говорится сахер на хер больному старому еврею. Нет там главного…

— Все равно, кто-то же должен быть… — вмешался я.

— Есть там такой генерал Салоед…

— Салоид, — машинально поправил я

— Салоид… Салоед… какая разница. Вот он и есть сейчас главный

— Не понял, — сказал я, — он же полиция.

— То-то и оно. Полиция. Знаешь, что он сделал? Он вызвал в свой кабинет всех оставшихся деловых… кого с воли, кого из камеры доставили. Посадил всех за стол. Посмотрел каждому в глаза и сказал — это вы, что ли, воры в законе? Не-е-е-ет… Вы просто воры. А вот я — вор в законе. Потому что я здесь и вор, я здесь и закон[13]. А кого это не устраивает, тот может…

Я выругался вместе с дядей Мишей. Просто он в голос, а я — про себя. Но не менее тяжело и страшно…

Что же с нами со всеми не так то…

Я ведь был. Был на первом разводе одесской криминальной полиции. Слушал Салоида, который говорил правильные слова, слушал губера… Е… твоя мать, я был с этими пацанами, когда они учились в полицейской школе. Я видел, как у них горели глаза, я видел, что когда они говорили о том, что хотят «змин в Краине» — это были не просто дежурные фразы. Мать твою так, да что с ними не так. Что с нами не так?

Б…

Как то сразу нахлынуло… Одесса… черт, Одесса. Морбид… Васыль… Борис… Игорян… погибли все. За что… ради чего… сказать не может никто. Вот за это? За это, б….?! Чтобы начальник одесской полиции Салоид, сам, кстати, бывший СБУшник мог понтоваться в кабинете перед ворами в законе? И дань собирать с города?! Неужели — за это?!

Этот город самый лучший город на Земле

Он как будто нарисован мелом на стене

Нарисованы бульвары реки и мосты

Разноцветные веснушки белые банты… [14]

Как же все мерзко. Мерзко…

Мне вдруг пришло в голову — это плохо, что украинская революция закончилась такой малой кровью. Это очень плохо, что во имя какого-то там… национального примирения — не повесили депутатов Рады, не начали мочить ментов… прокуроров, прочую, совершенно охреневшую в атаке сволочь. Что не ввели революционный трибунал со смертной казнью. Что дела — по-прежнему рассматриваются исходя из закона, а не революционной целесообразности. Да, я понимаю, мои слова звучат до крайности дико, но… вот как избавиться от таких как полковник, а теперь генерал Салоид? Как добиться того, чтобы они снова не всплыли, не обзавелись фальшивой справкой участника АТО, не сунули кому надо на лапу и снова не пролезли в начальство? А только так — убивать. Потому что иного пути — кажется, уже нет.

Да… я тоже в шоке. В шоке от всего от этого. Кто может что-то предлагать — предлагайте. Или — не ездите по нервам, и так хреново.

— То есть, если приезжает парень из другой страны и начинает искать контакты среди деловых, то…

Дядя Миша покачал сокрушенно головой

— То он сует голову в капкан. Одесса — это капкан, мальчики. Капкан…

— И все-же… — Юрец пододвинул фотографию пропавшего ближе к пожилому ювелиру — справки то можно навести. Если человек ни за что попал, зачем его в камере мордовать, согласитесь. Родители заплатят… они богатые.

Ювелир взял фотографию, посмотрел на нее… пьяные слезы текли по щекам… И что-то кололо в носу у меня… мне было бесконечно жаль всех нас… меня самого, Юрца… дядю Мишу… нас всех как будто разбросало взрывом… и мы сейчас, на краю света, в чужой нам стране — пытаемся как-то склеить свою разбитую взрывом жизнь, не понимая, что на чужбине сделать это невозможно. А кто-то, кто остался там — добивает… доедает нашу страну. И остановить его — просто некому…

* * *

— Не говори ничего…

— Да я и не собираюсь… — сказал Юрец

Мы сидели в машине, оставленной нами на Ретире — к которой мы и вернулись. Стемнело…

— Знаешь, я знал Салоида… — сказал я. — Не так хорошо, но знал. Пару месяцев работал под