– Я так и думала, – съязвила в ответ Эл.

– Моей жене – двадцать четыре, а Льву – тридцать четыре, он старичок у нас. Простите, Гертруда, не принимайте на свой счет, – Пит сконфузился.

– Ты еще дай «ключ, от квартиры, где деньги лежат», – сказала мужу недовольная Жанна, – Давай не будем рассказывать нашу краткую биографию, ограничимся сведениями о возрасте.

– Не переживайте так, Жанна, мне совершенно не интересно, где у вас лежат деньги.

– Я и не переживаю, просто моего мужа иногда заносит.

– Ну, раз мы все почти ровесники, может быть перейдем на «ты»? – улыбнувшись, сказал Лев.

– Легко, – ответила Эл.

– Ровесники? – Жанна наигранно удивилась.

– Есть предложение, остановиться где-нибудь и пообедать, – Пит хотел сгладить и этот острый угол разговора.

– Я – не против, а, Вы, Гертруда? – спросил Лев.

– Мы же вроде, перешли на «ты»? – Эл повернулась ко Льву.

– Да, да, конечно, ты, не против?

– Я согласна.

– Здорово. Все смотрим внимательно по сторонам, и выбираем харчевню, – сказал Лев.

Было видно, что, не смотря, на разногласия, идея с обедом пришлась по душе всей компании.

«Я бы сейчас многое отдала, чтобы поесть хаш». Эл представила себе этот жирный, наваристый бульон из баранины, варившийся несколько часов, на медленном огне, с минимумом овощей, присыпанный сверху рубленной, свежей зеленью и лепешка, горячая и душистая. Потом пара палочек шашлыка из печени, с нарезанным луком, политым уксусом, и запить все горячим зеленым чаем, как пьют у них в Средней Азии. В жару – только горячий, зеленый чай. Эл сглотнула слюну.

«Чтобы так отобедать, нужно сейчас оказаться в Ташкенте», – Эл мечтательно смотрела в окно.

Ташкент. Родина Эл. Город ее детства и юности. Город, где Эл была самой счастливой на свете и город, где она пережила самые невосполнимые потери, и испытала ни с чем несравнимую боль. Эл смотрела в окно. Щедрое солнце Кубани, радовало глаз. Яркость солнечного света, напоминала краски любимого края. Каждую зиму Эл пыталась убедить себя, что уже «оклиматизировалась» в Москве, но суровость среднерусской полосы, снова и снова разбивала вдребезги оптимизм Эл, на этот счет.

«Где родился, там и пригодился», кажется, так говорят?» – подумала Эл.

Эл не была представительницей коренной нации Узбекистана, но только там она чувствовала себя дома. Родители мамы переехали в Ташкент, во время голода в Поволжье. В Ташкенте и остались, пустили корни, там родилась мама, в 1946 году, когда дед, ее отец, вернулся с войны.

Мама отца бежала из Украины с тремя сыновьями, вовремя фашисткой оккупации. Потом пришло известие, что дед пропал без вести. Бабушка больше не вышла замуж, хотя была привлекательной женщиной и домовитой хозяйкой. Так и подняла троих мальчишек одна. Они прожили в Узбекистане лет тридцать, потом бабушка вернулась в Днепродзержинск, с двумя сыновьями, а папа остался в Ташкенте, поступил в институт, закончил его, женился на маме, а потом у них родилась Эл.

Позже, уже после перестройки и распада СССР, после смерти папы Эл со своей семьей перебрались в Москву.

«А куда же еще? Самая большая Биржа труда в России. Все-таки, Москва резиновая», – подумала Эл, – «Кто только сюда не едет, и всех Москва принимает. Не всех, правда, оставляет “насовсем”, но шанс дает каждому».

Эл полюбила Москву, не так, как Ташкент, но это точно была Любовь. Эл всегда ощущала себя «столичной девочкой», и так оно и было. Столицы союзных республик отличались от остальных городов Советского Союза. Ей, это льстило, поэтому Эл не напугали ни масштабы Москвы, ни ее многолюдность и суета, хотя, в родном «столичном» Ташкенте, было больше размеренности и, так любимой Эл, среднеазиатской вальяжности, но и Москва стала родной. Вообще, у Эл никогда не было ощущения «глобального переезда», в отношении Москвы. Наверное, это благодаря, «советскости», которая с детства приучала к мысли, что Узбекистан и Россия – одна страна, а новообразование СНГ, так и не стало, чем-то понятным. Переехав в Москву, Эл почувствовала, что она может сравнить эти два важных для себя города, с улицами, как будто, она раньше жила на улице Ташкент, а теперь переехала на улицу Москва, но осталась в своем родном городе. Социально-политические нюансы СНГ, никак не принимались «ни умом, ни сердцем». Правда, по началу, Эл забавляли вопросы москвичей, типа: «Узбечка ли она? А в школу ты ездила на верблюде?» и прочие, в том же духе. Ей было интересно смотреть на лица новых друзей, узнававших, что в школу Эл ездила не на верблюде, а на метро, и что у нее не кровь, а «коктейль из трех национальностей, в котором пятьдесят процентов русской крови и по двадцать пять процентов татарской и украинской», и кто она «по национальности», ей трудно сказать однозначно. Все было сердцу мило в Москве, кроме климата, и через десять лет Эл окончательно убедилась, что никогда не привыкнет к холоду, к зиме шесть месяцев в году, и скупому, дождливому лету.

Сизый дымок тонкой струйкой поднимался над летним кафе.

– Шашлычная! – воскликнул Лев, – остановимся?

– Отлично! – отозвался Пит, – надеюсь, дамы не против?

– Не против, – ответила мужу Жанна.

– Гертруда? – Лев посмотрел на Эл.

– Давайте, – безучастным тоном ответила она, но в душе у Эл все ликовало.

Шашлычная была, как ответ на мысли о родине, как очередное послание, откуда-то свыше. Кто-то там, в вышине хотел подбодрить Эл, хотел поднять ей настроение. Эл верила в знаки. Ей казалось, что она умеет их читать. Признаться, в этом кому-нибудь, Эл не решалась, боясь быть высмеянной, но всегда с должным вниманием следила, за такого рода, «совпадениями». Ей было не столь важно, понимать, откуда или от кого они исходят, важно, что кто-то или что-то непрерывно находится с ней «в контакте», думает о ней, и помогает. Возможно, это Бог, возможно, родители, возможно, ангел-хранитель, а может ее ангелами-хранителями и были ее родители, Эл не могла знать, но чутко следила за этими посланиями, хотя, не всегда их понимала. Эл хотелось бы обсудить это с кем-нибудь, узнать, а также происходит с другими людьми, но прочитав однажды шутку в интернете «Если Вы говорите с Богом – это молитва, если Бог говорит с Вами – это паранойя», решила все-таки не задавать никому подобных вопросов.

Серебристый внедорожник свернул с дороги на обочину, съезд был не асфальтированный и автомобиль Льва поднял клубы пыли за собой, остановившись почти вплотную к основательному, кованному из железа мангалу, стоящему под импровизированным навесом из клеенки.

– «Да, это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже», – процитировал Пит, вышедший первый из машины, отгоняя пыль от себя.

Следом вышел Лев.

– И как тебе тут?

– Как-как? Пыльновато, – ответил, улыбаясь, Пит, – но эти запахи… Пит жадно втянул воздух, глядя на струйки дыма, поднимавшиеся над мангалом.