Автор отвергает понимание пилосских документов как памятников грекоязычного народа и полагает, что «первые обитатели Пелопоннеса, говорившие по-гречески, вступили туда лишь в конце XIII в. как губители тамошних дворцов» (стр. 126). Тем самым вновь извлекается на свет сверхгиперкритическое отношение к греческой традиции, к данным лингвистики, археологии и истории искусства. Несостоятельность такого подхода при настоящем уровне знаний столь очевидна, что дальнейших объяснений не требуется.

В современной историографии вопрос о генетических связях населения Греции в III и II тысячелетиях вызвал большую полемику. Значительный рывок в производственной жизни страны при переходе от Ранней к Средней бронзе и следы насильственного разрушения ряда населенных пунктов раннэлладского времени, как полагали раньше, в один короткий период послужили основанием для предположения об одновременной смене этнического состава в Греции где-то около 2000 г. Эта теория была сформулирована К. Блегеном[99] еще до открытия Б. Грозным индоевропейского характера хеттского языка и последующего выявления других племен этой же языковой общности на территории Малой Азии и всего Балканского полуострова. Теория разрыва между раннеэлладской и среднеэлладской культурами исходит из давнего недоверчивого отношения к сведениям устной традиции греков о прошлом своей страны. Между тем установление греческого характера языка пилосских и других документов ахеян XIV—XIII вв. сделало неприемлемым этот традиционный гиперкритический подход.

Тем не менее идея этнической разницы населения Греции в III и во II тысячелетиях сохраняет еще довольно большое число сторонников, среди которых стоят имена таких крупных специалистов, как А. Уэйс, А. Перссон, Дж. Меллаарт, Г. Милонас. Свою последнюю книгу Г. Милонас начинает словами: «Первые грекоязычные индоевропейские племена, по всей видимости, появились в материковой Греции около 1900 г. до н. э., в начале эпохи Средней бронзы, как впервые это установил Карл Блеген. Долгое время предполагали, что эти индоевропейцы прибыли с севера вдоль хребта Пинд, однако теперь всеми признано, что они пришли из северо-западного угла Малой Азии вдоль южного побережья Фракии и Македонии...»[100]. Именно эти пришельцы принесли на юг Балканского полуострова, по мнению многих археологов и Г. Милонаса, монохромную серую посуду, сделанную на гончарном кругу.

Изложенная теория противоречит тем твердым данным, которые добыло сравнительно-историческое языкознание. Длительная история древнейшего греческого диалекта красноречиво свидетельствует против столь позднего появления грекоязычных племен на юге Балканского полуострова[101], не говоря уже о более ранних индоевропейских обитателях всей этой территории[102].

Одним из главных доводов сторонников этнической смены в Греции на рубеже III и II тысчелетий служит появление посуды, сделанной на гончарном кругу, — так называемой «минийской». Как нам представляется, один факт подобного рода вообще не может служить критерием при определении этнической принадлежности. Только в случае полной смены всего комплекса бытовых древностей можно с уверенностью говорить о появлении нового этнического массива. Между тем в Греции начала II тысячелетия продолжала существовать и получила дальнейшее развитие керамика, расписанная простыми линейными орнаментами (матовой черной краской по светлому фону глины сосуда, отсюда ее название: «матово-расписная»), продолжающая традиции орнаментированной керамики эпохи Ранней бронзы. Это обстоятельство заставило А. Уэйса несколько отойти от теории «разрыва» и истолковать сосуществование минийской керамики с матово-расписной как отражение факта смешения двух этнических массивов — раннеэлладского и среднеэлладского[103].

Кардинальное разграничение населения Греции в периоды до и после 2000 или 1900 гг. представляется совершенно неправомерным в свете важных археологических свидетельств, добытых за последние 10—15 лет. Так, в Лерне значительный перелом наблюдается на грани Раннеэлладского II и III периодов, приходящейся на XXII век (по радиокарбонной датировке). Как отмечает Дж. Кэски, вскоре после пожара, уничтожившего недостроенный «Дом черепиц», руины его около 2070 г. были расчищены таким образом, чтобы придать им форму кургана (диаметром около 19 м), причем основание последнего было тщательно окружено каменной выкладкой. Новое поселение Лерна-IV, располагавшееся возле этого кургана, являет материальную культуру иного облика, чем тот, который имели бытовые древности в слое Лерна-III. Уже теперь, в XXI в., здесь появилась минийская посуда, сделанная на гончарном круге. Дальнейшее развитие проходило без сколько-нибудь заметных следов насилия[104]. Весьма примечательно бережное отношение жителей Лерны-IV к руинам сгоревшего «Дома черепиц»: видимо, между старым и новым населением этого места существовали какие-то связи преемственности, породившие превращение пожарища в священное место[105].

Во всяком случае, история слоев Лерна-III и Лерна-IV свидетельствует не только о появлении новых элементов материальной культуры, но и сохранении каких-то старых традиций. Более ясные следы прямой последовательности слоев Раннеэлладского и Среднеэлладского времени дали раскопки в Кандии и Синоро (область Эпидавра)[106]. Судьбы названных пунктов в Арголиде показывают, что около 1900 г. до н. э. некоторые районы этой области вели мирное существование и не подвергались опустошению.

В Фессалии можно привести столь же яркий пример: раскопки Гремноса (область Фессалии) показали, что здесь население первой половины II тысячелетия до н. э. сохраняло культурные традиции раннеэлладского времени без какого-либо перерыва[107].

Выше мы уже приводили наблюдения Блегена относительно сохранения приемов раннеэлладского ювелирного дела в Коринфии в XVIII в. до н. э. Интересные данные о преемственности погребальных обрядов во второй половине III и в первой половине II тысячелетий также позволяют говорить о связях между обитателями страны в указанные периоды[108].

Приведенные факты[109] следует сопоставить с достоверно известными разрушениями, которым подверглись Кораку, Зигуриес, Дорион и некоторые другие раннеэлладские центры на рубеже III и II тысячелетий. Упомянутые военные катастрофы не всегда означали появление нового этнического элемента. Так, в Дорионе, судя по описанию Н. Валмина, произошло некоторое отступление назад, к более грубым и примитивным формам начальных ступеней раннеэлладской культуры, хотя одновременно здесь появилась и «минийская» керамика[110]. Некоторое упрощение жизни в опустошенных неприятелем местностях представляет вполне закономерное явление. Важен другой вопрос: можно ли считать носителей этих локальных разрушений первыми грекоязычными племенами, вступившими на почву будущей Эллады. Ранее мы уже отвечали отрицательно на этот вопрос[111], новые данные подкрепляют изложенную точку зрения. По-видимому, ход событий следует реконструировать следующим образом: в течение III тысячелетия взаимосмешение племен пеласгов и переселявшихся праионян происходило в разных областях страны то мирным, то военным путем, причем размеры конфликтов не выходили за рамки локальных столкновений. Где-то около 2300 г. до н.э. в Южной Греции появилось еще одно греческое или, возможно, близкородственное грекам племя[112], нанесшее губительные удары по ряду богатых центров Пелопоннеса. Непрерывные военные действия неизбежно должны были привести к сокращению численности вторгшихся, а последующее длительное пребывание в среде грекоязычного населения[113] завершилось ассимиляцией поселившейся группы. Наряду