– Аполлинарий Кузьмич. Можно просто – Поля. А фамилия… – тут он немного замялся: – А фамилия у меня довольно необычная. – И произнес так, будто у него неожиданно начался насморк и заложило нос: – Бревдо.

– Где бревно? – спросил Алешка.

– Какое бревно? – спросил я. – Почему?

– Вот… Я же говорил. Не бревно, а Бревдо!

И он рассказал, как его далекий предок по фамилии Бревнов, когда получал в полиции паспорт, из-за сильного в самом деле насморка так и произнес. Его так и записали.

– Вот и стали мы – Бревдо.

– Да, – Алешка искренне посочувствовал. – Трудно с такой фамилией.

– Еще как! – обрадовался художник сочувствию. – Как ни объясняешь, везде записывают – Бревно.

– Обидно. Тем более что вы совсем на бревно не похожи.

Это Алешка верно заметил. Художник Бревдо был больше всего похож на длинную худую жердь.

В общем, мы и с ним немного подружились. Проводили его до дома. Он показал, где живет, и пригласил нас заходить в любое время.

– А вы нам покажете свои работы? – спросил Алешка.

– С удовольствием! – расцвел художник. – Особенно если это вас интересует.

– Все-все покажете? – почему-то спросил Алешка. – И портреты?

– Портреты? Да у меня их очень мало. Хозяйку как-то написал. Отца Леонида. Да, еще этого… Как его? А, вспомнил. Мужичка одного местного. Посошком его кличут. Очень колоритная личность.

– А иконы вы не пишете? – вдруг спросил Алешка.

Художник как-то замялся и стал суетливо поправлять на плече собранный зонтик и мольберт.

– Иконы?.. Да как-то, знаешь… А почему вдруг такой интерес?

– В церкви кража была, – спокойно пояснил Алешка. А художник, мне показалось, вздрогнул и немного побледнел. – Икону очень ценную украли. Вы бы нарисовали такую. Отец Леонид обрадовался бы.

– Ну… Это не так просто. Боюсь, у меня не получится.

– Жаль, – как-то жестко и холодно сказал Алешка. Повернулся, пошел и бросил через плечо: – До свиданья.

Ничего не понимаю! Зачем-то познакомился с ним, влез в доверие, подружился и так сердито и невежливо расстался.

Мне даже неловко стало. Я обернулся. Художник стоял в калитке и растерянно, я бы даже сказал – испуганно, смотрел нам вслед.

И тут я почему-то еще кое-что вспомнил. «Гони Полю в шею! И Леню тоже!»

Кого он имел в виду, этот писатель? Заполошную Полинку или художника Полю? А почему отца Леонида тоже нужно гнать, да еще в шею?

Надо сказать, что если я только задумался, то Лешке этого мало, он человек действия.

Причем немедленного.

Он достал из шкафчика оставшиеся с прошлого года краски и стал что-то быстро малевать.

– Это что? – спросил я.

– Этюд. «Портрет отца художника».

Я глянул ему через плечо. Этюд удался. Он представлял собой наш обеденный столик на кухне в московской квартире. Над столом вертикально стояла газета. А кто там, за газетой – не видно. Но догадаться нетрудно.

– Зачем тебе эта дразнилка? Папа обидится.

– А это не для него, он не узнает. Это я художнику Поле покажу, посоветоваться.

Ловкач, ничего не скажешь.

Алешка быстренько скатал готовый листок в трубку и шмыгнул за дверь.

Художник Поля под редкой фамилией Бревдо жил у одной старушки в стареньком домике. Снимал у нее комнату.

В этой комнате у него был творческий беспорядок. Повсюду стояли в разных банках разные кисти; везде, даже на стульях, валялись тюбики с красками, а по всем стенам были развешаны этюды. Пейзажи всякие. И у двери прислонилась целая стопка всяких холстов.

Поля Бревдо обрадовался Алешке и с удовольствием рассмотрел его творение. Улыбнулся и похвалил:

– Здорово схвачено. В стиле символизма.

– Я сейчас работаю над портретом мамы художника. В том же стиле. Пылесос, стиральная машина, сумки с продуктами в одном флаконе. То есть в одной кастрюле.

– Мама не обидится?

– А я ей не покажу, – просто сказал Алешка. – Зачем ее расстраивать?

– Это разумно. На мои портреты тоже иногда обижаются. И плохо покупают. – Тут он немного погрустил. – А какие дальнейшие творческие планы?

– Хочу портрет одного великого писателя нарисовать. Он в нашем поселке живет.

– Марусин? – Поля спросил это с такой гримасой, будто Алешка собирался рисовать портрет таракана. Или безобразной жабы. – Не советую.

– Почему?

– Потому что от таких людей надо держаться подальше. К сожалению, я это не сразу понял. Хочешь чаю?

– Хочу, – соврал Алешка. Ему было надо, чтобы художник хоть на минуту вышел из комнаты.

И как только за ним закрылась дверь, Алешка подскочил к окну, отдернул шторку, тут же ее задернул, а потом быстренько перебрал картины, которые стояли у стенки.

И не зря! Среди готовых рисунков он увидел… набросок украденной иконы, сделанный черным карандашом.

Вошел Поля с чайником, сгреб на край стола краски и кисти, налил чай.

Алешка сделал вид, что с удовольствием хлюпает из кружки, и небрежно спросил:

– А вот эти дощечки на подоконнике, они вам зачем? Вы из них рамки делаете?

Художник чуть не подавился чаем, закашлял.

– Постучать по спине? – с готовностью вскочил Алешка.

– Не надо, проскочило. Что ты спросил? Дощечки? Да это мне Посошок подарил. На растопку печки.

Алешка допил чай, поблагодарил хозяина и сказал:

– Вы все-таки нарисуйте икону для храма. Она ведь такая знаменитая. Мне отец Леонид про нее рассказывал.

Художник нахмурился, вздохнул и мрачно произнес:

– Нет уж, с меня хватит. А ты заходи почаще. Давай вместе на этюды в поле выходить. Я тебе старый этюдник подарю.

– Лучше новый, – сказал Алешка и попрощался.

– Ох, Дим, – сказал он мне, когда вернулся домой. – Что-то тут такое… – И он повертел пальцами. – Загадочное.

– Я думаю, все очень просто. Нарисовал этот Поля этого Марусина в твоей манере, например, с гусиным пером в… носу – тот и обиделся. И велел его гнать.

Алешка как-то слабо улыбнулся, отдал мне папин портрет и попросил:

– Спрячь его подальше, ладно? А то велит нас папочка гнать.

А когда мы укладывались спать, он задумчиво произнес:

– Дим, а вот эти дощечки, ну Посошковые, для крыши… Лемехи эти гонтовые…

– Ну, – бормотнул я, засыпая.

– Поддельная икона, Дим, точно на такой дощечке нарисована. Я разглядел.