— Не подходи! — крикнула я ему, отступая к опушке леса, туда, где темнела среди молодых осин разлапистая ёлка. Он не послушал. Тогда мы вместе с ёлкой заслонились от него щитом из силы. Свит подошёл, упёрся в него плечом.

— Куда хоть собралась? — спросил он у меня, потом хрипло закашлялся и тут же махнул рукой, — А, можешь не отвечать. И так знаю, к своему остроухому. Так вот, никуда ты не пойдёшь. И передай ему: сунется сюда ещё раз — пристрелю, как собаку.

— Не сможешь, — недоверчиво заметила я. Но Свит только криво усмехнулся:

— Думаешь, они чем-то отличаются от ракшасов? Да ничем, одна порода. И отлично насаживаются на стрелу. Потом он отвернулся от меня и стал делать с силой странное, словно вокруг заимки ограду построил, а меня запер внутри.

Мне стало не на шутку страшно за Иста, и я решила, что уж теперь-то непременно должна найти его и предупредить. Но так, чтобы Свит не смог узнать, где он, иначе мой этл будет в не меньшей опасности, чем на заимке. Оставалось одно: зов силы. Прислонившись к смолистому стволу ёлки, я зашептала в трещинку на её коре:

— Ист, милый, не приходи больше к вихровой заимке. Слышишь? Ни за что не приходи! И будь осторожен в лесу!

По верхушкам деревьев словно прокатился печальный вздох, и я поняла: услышал. Вот только не было у меня никакой уверенности, что юный этл отнесётся к моему предупреждению всерьёз.

На следующее утро нас разбудил тихий хруст, будто кто-то прошёл по засохшим веточкам. Свит вскочил, пинком распахнул дверь. Вокруг не было никого, только ветер чуть шевелил листочки ивы. От вчерашней Свитовой ограды не осталось ни следа. Свит зло плюнут за порог. А потом напялил портки, взял топор и пошёл рубить мою ёлку.

Это был какой-то кошмар. Летели щепки, ёлка плакала, я умоляла Свита прекратить, а он как ни в чём не бывало продолжал ломать бедное дерево. Наконец, я не выдержала, схватила стоявшую у двери дежку с недобродившим квасом и вылила её содержимое прямо Свиту на загривок. Подействовало, надо сказать. Но немножко не так, как мне бы хотелось. Липкое, холодное кисло-сладкое сусло полилось по голой спине Свита и начало затекать ему в портки. Бросив ёлку, он развернулся ко мне. По выражению его лица я сразу догадалась: пора тикать, но вместо этого почему-то осталась на месте, глупо выставив перед собой опустевшую дежку. Свит вышиб её у меня из рук, а потом хлёстко и больно ударил меня ладонью по щеке. И ещё раз, да так, что аж искры из глаз посыпались. Ожидая третьей пощёчины, я невольно зажмурилась, но… ничего не произошло. Я осторожно открыла глаза и увидела странную картину: Свит лежал на траве вниз лицом и не шевелился. А вокруг него стояли молодые этлы, все четверо. Майви задумчиво крутила в руках брошенный Свитом топор.

— Надеюсь, ты его не убил? — хмуро осведомилась Мара. Нер, брезгливо морщась, перевернул лежащего человека ногой и сказал:

— Да вроде, дышит. Ну что, может, в болото его, пока не очухался? Пусть змеелюдики свежатины поедят.

— Нечего замусоривать мне Марь! — возмутилась Мара.

— К тому же змеелюды ни в чём не виноваты, — грустно заметил Ист. Мара присела возле Свита на корточки и спросила:

— Может, его можно как-то исправить? Вдруг он ещё нужен Ёлке?

Она опустила ладонь Свиту на живот, прикрыла глаза и задумалась. Нер тут же насмешливо фыркнул:

— Зря ты, Марочка, трогаешь руками всякую пакость. Люди обычно такие и есть: всем врут, везде гадят и дерутся друг с другом, причём бьют обычно тех, кто слабее. И это ещё наши, про диких вообще молчу. Я в последнее время подумываю о том, чтобы закрыть им выход за этот их смешной забор. Как там они его называют?

— Ограда, — подсказала Мара, — А помните, как мы притворились людьми и ходили за Ограду, в поселение к диким? Было так забавно…

— Ага, — отозвался Нер, — Особенно позабавило, как нам потом влетело от Ночны. Хуже, по-моему, она бушевала только после нашей прогулки на пустошь, в гости к ракшасам.

Но Майви не собиралась отвлекаться на воспоминания. Закинув топор подальше в кусты, она решительно заявила:

— Я бы этого Ёлкиного хмыря не правила, а отвесила ему ещё пару пинков, да таких, чтоб когда очухается, чихнуть боялся. Чего это он тут себе позволяет? Потоки силы перегораживает, проходы закрывает, понимаешь ли! Хорошее дерево испортил, Ёлочку нашу обидел…

— Мою Ёлочку, — строго поправил её Ист, — И дерево тоже моё. А бить беззащитную зверюшку, за которой мы же сами и не уследили, как-то неправильно.

С этими словами он бережно погладил ёлку по повреждённому стволу, подул на нанесённую топором рану, и она на глазах затянулась неровным наплывом из молодой коры. Затем легко, как в детстве, он поднял меня на руки и, ласково поглаживая по волосам, прижал к себе.

— Эй, а это куда девать? — окликнул его Нер, указывая на лежащего на земле Свита.

— Оставь, пусть валяется, — легкомысленно отозвался Ист, — Надеюсь, когда он очнётся, у него хватит ума убежать обратно, в своё пустоземье.

И мы все вместе отправились в Ночную падь, а Свит остался лежать на траве. Как оказалось, это было очень большой ошибкой.

Беда

Ист принёс меня домой, на нашу Еловую горку. Мне думалось, там, в тишине и покое, под защитой могучих ёлок, я буду снова жить просто, легко и радостно, как было всего круг назад. На самом же деле… Да, мне было спокойно и безопасно, но всё вокруг словно выгорело и покрылось пылью. Целые дни я проводила, с головой завернувшись в наше старое лоскутное одеяло, но не спала, а без единой мысли смотрела в стену. Не то что бы я скучала по Свиту или жалела о произошедшем на заимке, просто перестала понимать, зачем вообще живу. Неинтересно как-то сделалось. Зачем есть, пить, с кем-то видеться, куда-то идти, если больше уже ничего не будет? Скучные, серые круги, день за днём. Люди, которые меня боятся, но сами только и ждут, когда от меня можно будет урвать клочок силы себе на пользу. Этлы, для которых я всегда буду не ровня, а забава, домашняя зверюшка.

А Ист, ни слова не говоря, приносил мне еду и воду, иногда вытаскивал на крыльцо постоять в лучах Ока, и ни о чём не расспрашивал. Один раз к нам даже заходил Дол. Вот уж кого