эту красоту, а у самой чуть не слёзы из глаз: видно же, что узко. Он нахмурился:

— Или не нравится?

— Нравится, — говорю, — Очень нравится. Только у нас такое не носят, да я и не знаю, что здесь к чему. Мне, поди, и не налезет…

А он как топнет на меня, да как рявкнет:

— А ну вытряхивайся из своих рогож, коза! Живо!

Пришлось послушаться. И Свит стал сам меня наряжать. Всё расправил, по местам приладил, шнуровочки завязал… К платью ещё жилеточка хитрая прилагалась, у неё внутри были жёсткие пластинки вшиты, как у брони, а снаружи ничего такого не видно. Свит её на мне ловко затянул, а потом косу мою распустил, разложил волосы по плечам. Сам отошёл чуть, и вижу — любуется. А я стою посреди избы, такая из себя приоградская княжна: юбка весь пол устелила, и талия, как у осы. Ни дыхнуть, ни пёрднуть. Свит вдруг зарычал, как дикий, подскочил ко мне, и давай все эти одёжки с меня обдирать, только шнурки затрещали! Я даже испугалась. Говорю:

— А в город-то?

— Какой, — говорит, — город? Нечего тебе там делать! — и поволок меня в постель. Так никуда и не пошли.

А однажды как он меня напугал… Когда из-под воды чуть показались первые стёжки, примчался верхом на огромном коне, тонконогом и быстром, рыжем, как пламя. Развернулся перед крыльцом — только брызги полетели! Я вышла полюбоваться, а Свит, ни о чём не спрашивая, подхватил меня, усадил перед собой в седло и помчал во весь опор по залитой водою тропе.

Я в жизни до того никогда не сидела верхом. Сперва чуть не померла от страха. Но конь шёл легко и ровно, слушаясь малейших движений седока, а Свит твёрдой рукой надёжно прижимал меня к себе и своим телом подсказывал, как держаться. И страх отступил, осталось только чувство полёта, восхищение буйной и покорной силой, что несла нас через мокрый лес.

У Старой гати Свит мягко придержал коня, пустил его шагом.

— Откуда такое диво? — восхищённо спросила я, гладя блестящую от пота конскую шею.

— Выиграл в кости.

— Ишь… Прежний хозяин, поди, локти кусает?

— Не думаю. Всё равно до меня на него никто сесть не мог. Эти косорукие повредили коню рот, а ездить без удил трусят.

Только тут я заметила, что поводья, которые Свит так легкомысленно держал одной рукой, действительно прикреплены к простому недоуздку. Я поёжилась и спросила:

— А так-то не опасно? Ты уверен, что справишься?

Свит за моей спиной досадливо дёрнул плечом:

— Кого ты боишься, Ёлка? Этот конь послушен и легок на ходу. Секрет лишь в том, что он сам до одури боится людей, причинивших ему боль, — рука Свита, до этого надёжно державшая меня за талию, вдруг скользнула вверх и грубо сжала мне горло, — Почему ты боишься коня, который тебе ничего дурного не сделал, а меня не боишься, хоть я тебе запросто шею сверну?

Хотела крикнуть, а вырывался только жалкий писк:

— Но ведь ты не станешь…

— Уверена? — зло шепнул мне на ухо Свит, — Ни в чём ты не можешь быть уверена! Просто или доверяешь, или нет!

И, ссадив меня на землю, он направил коня через реку.

После этого случая Свит не появлялся целую седьмицу, и я уже стала думать, не случилось ли с ним какой беды. На восьмой день приплёлся пешком, весь в синяках, и рука на перевязи. Я спросила:

— Где ж твой рыжий?

— А… Продал. Хватит с меня одного Кренделька.

Больше Свит ничего рассказать не пожелал, а я и допытываться не стала. И так всё ясно, как Маэлев день. Но от сердца у меня слегка поотлегло. Кренделёк был неторопливой толстой клячей пятнадцати кругов от роду. Его седоку угрожала только одна опасность: заснуть на ходу. Хлябь между тем отошла, начался травостав, и я стала замечать странное: народ потянулся к реке, а на заимку никто не заходил, словно её и нет. Оказалось, это всё Свитовы штучки, но узнала я о них позже, когда ко мне в гости вдруг зашёл Ист. Я вернулась как-то из леса, смотрю — он сидит у двери, всё такой же юный, стройный и красивый, словно и не пробежал целый круг с той поры, как я ушла с Еловой горки. Только я-то уже изменилась. Гляжу на него — и вижу: мальчишка ведь совсем, хоть и этл. И почему он мне раньше казался таким взрослым, сильным и мудрым? Чего я, дурища, от него, зелёного да нецелованого, ожидала?

— Ну что, — говорю, — Опять пришёл домой звать? Или силой умыкнёшь?

Этл мой посмотрел на меня с укором и ответил:

— Что ты, Ёлочка, я же не ракшас. Я предупредить пришёл. Этот твой человек… он… как бы тебе сказать… не совсем человек. Не надо тебе быть с ним, слишком много плохих вероятностей.

Меня это сперва задело. Вылез, видите ли, из лесу советы раздавать. А где ты раньше был, когда я здесь от тоски на стену лезла?

— Свит, конечно, тот ещё подарочек. Но какой бы ни был, а теперь он мне муж. Чего тебе-то от меня надо?

— Ничего. Просто советую тебе быть осторожнее.

— А ты думал, я не вижу, что он маг?

Ист вздохнул:

— Хуже, Ёлочка, всё намного хуже. Он — тёмный. Он у тебя забирает силу. Ест тебя потихонечку, а ты не чувствуешь. И делает так, чтобы ты тратилась только на него. Ты вообще когда последний раз видела хоть кого-нибудь, кроме своего Свита?

— Ну вот тебя сейчас перед собой вижу, — с вызовом ответила я.

Он улыбнулся мне:

— Я этл. Где хочу, там и хожу, — а потом повёл рукой, словно обломил перед собой тонкую веточку, и что-то тихо хрустнуло. Ист вздохнул ещё раз, поднялся и пошёл прочь. У кустов вдруг обернулся, сказал мне на прощание:

— Не веришь мне — спроси у Ночны.

И открыл себе лесной коридор.

Когда Ист ушёл, я немного призадумалась. И не хотелось верить, а выходило, что он кругом прав. Ни я никуда не хожу, ни ко мне никто не приходит. И в лесу словно всё вымерло, брожу одна и никого не встречаю. Я решила, что сейчас же соберусь и пойду в Ночную падь. Только сошла с крыльца — из кустов мне навстречу Свит, да такой злющий, что смотреть страшно! Он схватил было меня за руку и дёрнул к себе, но потом бросил, кинулся к двери. Рыча и ящерясь, заглянул внутрь, захлопнул дверь и