Век современной хирургии начался в 1846 году в г. Бостоне в операционной палате Центральной больницы штата Массачусетс. Шестнадцатого октября там появился на свет наркоз – обезболивание посредством вдыхания химического газа.

С точки зрения современной науки внезапность появления этого перевернувшего мир открытия кажется невероятной. Сегодня мы знаем, что еще в 1800 году английский химик Гемфри Дэви самостоятельно избавил себя от зубной боли, вдохнув закись азота, или «веселящий газ». Дэви сразу же опубликовал доклад, в котором сообщалось: «Поскольку закись азота в большей концентрации, как мне видится, способна предотвращать различные виды физической боли, это ее свойство, вероятно, может пригодиться при хирургических операциях, не подразумевающих большой потери крови». Никто не обратил внимания на идею Дэви, да и он сам не стал развивать ее. Приблизительно двадцать лет спустя, в 1823 году, молодой английский врач Генри Хилл Хикман, обладавший нравом чересчур мягким, а потому неспособный выносить истошные крики пациентов во время операций, в качестве эксперимента одурманил нескольких животных, чтобы безболезненно прооперировать их в бессознательном состоянии. Он поместил их под стеклянные куполы, куда подавался углекислый газ. Животные потеряли сознание и при ампутации у них ушей и хвостов не выказывали никаких признаков страданий. Эксперименты Хикмана продолжались вплоть до смертельных отравлений – его углекислый газ был совершенно непригоден для обезболивания. До идеи воспользоваться другим газом оставались считанные миллиметры. Но Хикман так и не прошагал их. Сегодня нам также известно, что в 1842 году доктор Кроуфорд У. Лонг, сельский врач города Джефферсона, штат Джорджия, много раз давал своим пациентам эфир, чтобы сделать операцию безболезненной. Эту идею ему подал молодой человек по имени Джеймс М. Венейбл, которому он вырезал несколько опухолей на шее. Многие обитатели Джефферсона злоупотребляли спиртным. И однажды Венейбл и его ровесники устроили «эфирную пирушку», во время которой они вдыхали эфир из бутылок до тех пор, пока окончательно не «пьянели». После операции он к своему удивлению обнаружил, что Венейбл не чувствовал практически никакой боли. Однако Лонгу не пришла мысль о том, что он совершил открытие мирового значения, а потому он продолжил безмятежно заниматься собственной практикой. Сегодня на открытие наркоза в 1846 году смотрят не как на внезапную вспышку, а как на логическое завершение почти пятидесятилетнего потаенного идейного процесса, в ходе которого неоднократно совершались напрасные попытки возложить ответственность за переворот в сознании человечества на одного человека. Но это всего лишь теория. В те дни, когда я, будучи студентом и начинающим хирургом, своими глазами увидел открытие обезболивания, для меня самого и моего окружения это было внезапным, ослепительным откровением, беспрецедентным и беспримерным. Если у него и была предыстория, то она не могла начаться раньше января 1845 года.

Акт первый

Мне неизвестны месяц и день, когда все произошло, но, принимая во внимание плачевный исход, предположу, что никому не пришло в голову делать об этом подробных заметок. Уже в ретроспективе, когда это событие обрело значение, его подробности, добытые из чужих воспоминаний, сложились в картину весьма обрывочную. Так вот. Это случилось во второй половине января 1845 года, когда Варрен рассуждал о трепанации черепа в стенах старой Центральной больницы штата Массачусетс. Тогда череп живого человека вскрывали при помощи грубого сверла, чтобы после несчастных случаев или повреждений удалить осколки кости или попытаться облегчить нестерпимую головную боль. Об этом методе с тысячелетней историей, который теперь уже сложно вообразить в контексте современной медицины, можно сказать не так уж и много.

По чистой случайности в названный день я находился среди слушателей, которые, надо признать, были не слишком многочисленны. Около одиннадцати часов, когда Варрен закончил с изложением учебной темы, вопреки своему обыкновению он не покинул своего места. Он сделал неопределенное движение рукой, указав на молодого человека, сидевшего в переднем ряду. Никто до этого не обращал на него внимания, а я даже не смог разглядеть его лица. Он сидел ко мне спиной, поэтому я мог видеть только его рыжеватые переливающиеся волосы.

«Там сидит господин, – произнес Варрен в своей аристократической, высокомерной и торжественной манере, – который утверждает, что обнаружил нечто, что снимает боль при хирургических операциях. Он хотел выступить перед вами. Если кому-то из вас интересно было бы выслушать его, то он мог бы начать».

Каждое его слово было приговором, ведь каждый из нас знал об уверенности Варрена в том, что скальпель и боль на века прочно повязаны друг с другом. Потому в нас, слушателях, невольно зародилось предубеждение – мы ожидали, что вся его речь будет набором дилетантских домыслов и невероятных, взятых из воздуха идей. В любую секунду из наших ртов готов был вырваться язвительный смех – еще до того, как изобретатель, которого представил нам Варрен, успеет произнести хоть слово.

«А также, мистер Уэллс, хотелось бы попросить вас продемонстрировать этим господам ваш метод…»

Тогда я впервые услышал имя Уэллса.

Пока Уэллс, нерешительно и робко, поднимался со своего места, он несмело оглядел наши ряды, а у меня тем временем появилась возможность рассмотреть его черты.

У Хораса Уэллса было лицо мечтателя и очень светлые, голубые глаза. Это был человек лет тридцати, невысокого роста и узкий в плечах. С резиновым баллоном и портфелем в руках он неуверенным шагом направился к обтянутому красной материей операционному столу, занимавшему место в самом центре «арены».

«Мистер Уэллс, – еще раз обратился к аудитории Варрен, – представился зубным врачом из Хартфорда. К сожалению, мы не располагаем даже самым обычным хирургическим примером, поскольку пациент, который вот уже несколько дней ждал ампутации ноги, отказался от операции. Но мистер Уэллс, по его собственному признанию, в первую очередь занимается лечением зубов. Если среди присутствующих есть тот, кого мучает зубная боль и кто готов отважиться на эксперимент с новым веществом, он приглашается на арену».

Варрен вернулся на свое место, откуда скептически и отстраненно наблюдал за происходящим, будто бы находился в театральной ложе. Между тем я заметил, что рыжеволосый незнакомец несколько раз глубоко вздохнул. Он сделал это совершенно открыто с надеждой преодолеть свою застенчивость. После, тихо и запинаясь, он произнес первую фразу.

Уэллс начал рассказ о случайности, которая помогла ему установить, что окисел азота, в народе известный как «веселящий газ», делает человека совершенно нечувствительным к боли. Он утверждал, что если вдыхать веселящий газ и представлять при этом, что он заставит рассмеяться, человек рассмеется. Если же, напротив, вдыхать его с намерением расслабиться и уснуть, то человек уснет.

Сегодня нет ничего необычного в том, что наркотизатор уговорами успокаивает пациента, пока тот погружается в сон. Тогда же объяснения Уэллса показались мне более чем странными. Да и кто не знал веселящего газа? Бродячие цирки демонстрировали этот фокус во всех штатах Новой Англии: на сцену вызывался зритель, который вдыхал веселящий газ и развлекал публику сумасшедшими, неуклюжими козлиными подскоками. Много сотен лет подряд циркачи возили за собой баллон с веселящим газом, а сейчас тот же веселящий газ вдруг должен был решить проблему, решение которой тысячи лет оставалось недостижимой мечтой!