как литература свободы поработала над их чувствами, не приводит к полезным результатам.

Если бы не необоснованное обобщение, что любой контроль является неправильным, с социальной средой следовало бы работать так же просто, как и с несоциальной. Хотя технологии избавили людей от некоторых аверсивных характеристик окружающей среды, они не избавили их от нее самой. Мы принимаем тот факт, что зависим от окружающего мира, и просто меняем форму зависимости. Точно так же, чтобы сделать социальную среду как можно свободнее от аверсивных стимулов, не нужно уничтожать ее или бежать; достаточно исправлений.

Борьба человека за свободу обусловлена не волей к свободе, а определенными поведенческими процессами, характерными для организма, главным эффектом которых является избегание или выход из так называемых аверсивных особенностей среды. Физические и биологические технологии в основном занимались естественными аверсивными стимулами; борьба за свободу связана со стимулами, намеренно организованными другими людьми. Литература свободы выявляла окружающих и предлагала способы убежать, ослабить или уничтожить их власть. Она добилась успеха в сокращении аверсивных стимулов, используемых в намеренном контроле, но совершила ошибку, определив свободу в терминах состояний ума или чувств, и поэтому не смогла эффективно справиться с техниками контроля, которые не порождают побег или бунт, но тем не менее имеют аверсивные последствия. Она вынуждена заклеймить любой контроль как неправильный и исказить представления о многих преимуществах, которые можно получить от социальной среды. Она не готова к следующему шагу, который заключается не в освобождении людей от контроля, а в анализе и изменении видов контроля, которым они подвергаются.

3. Достоинство

Любое доказательство, что поведение человека может быть обусловлено внешними обстоятельствами, выглядит угрозой его достоинству или ценности. Мы не склонны ставить человеку в заслугу достижения, фактически обусловленные силами, над которыми он не властен. Мы терпимо относимся к некоторому количеству подобных свидетельств, как без тревоги принимаем свидетельства, что человек несвободен. Никого не беспокоит, если важные детали произведений искусства и литературы, политической карьеры и научных открытий приписываются «влияниям» в жизни художников, писателей, государственных деятелей и ученых соответственно. Но по мере того, как анализ поведения добавляет доказательств, заслуги самого человека, похоже, приближаются к нулю, поэтому и доказательства, и порождающая их наука ставятся под сомнение.

Проблема свободы связана с аверсивными последствиями поведения, но достоинство касается позитивного подкрепления. Когда кто-то ведет себя так, как мы сочтем подкрепляющим, мы повышаем вероятность, что он сделает это снова, хваля или одобряя. Мы аплодируем исполнителю, именно чтобы побудить его повторить выступление, как это делают выражения «Еще раз!» или «Бис!» Мы подчеркиваем ценность поведения человека, похлопывая его по спине, говоря «Хорошо!» или «Правильно!» или давая «знак нашего уважения», например приз, почет или награду. Некоторые вещи подкрепляющие сами по себе: похлопывание по спине может быть своего рода лаской, а призы – установленные подкрепления. Другие же обусловленные – то есть подкрепляют лишь потому, что сопровождаются установленными подкреплениями или заменяют их. Похвала и одобрение обычно подкрепляющие, поскольку любой, кто хвалит человека или одобряет его поступок, склонен подкреплять его иными способами. (Подкреплением может быть уменьшение угрозы; одобрение проекта резолюции часто означает прекращение возражений против.)

В природе может присутствовать стремление подкреплять тех, кто подкрепляет нас, как, похоже, и стремление нападать на тех, кто нападает на нас, но аналогичное поведение порождается многими социальными обстоятельствами. Мы хвалим тех, кто работает на наше благо, получая подкрепление. Когда мы награждаем человека за что-то, мы выявляем дополнительное подкрепляющее последствие. Похвала игроку за победу в игре подчеркивает то, что победа зависела от его действий, и следующая может стать для него более подкрепляющей.

Количество заслуг, получаемых человеком, любопытным образом связано с очевидностью причин его поведения. Мы отказываемся от похвалы, когда причины бросаются в глаза. Например, не хвалим за рефлекторную реакцию: не ставим в заслугу кашель, чихание или рвоту, даже если результат полезен. По той же причине мы не очень-то хвалим поведение, которое находится под заметным аверсивным контролем, даже если оно полезно. Как заметил Монтень: «Все, что навязывается приказом, в большей степени вменяется тому, кто требует, чем тому, кто исполняет»[23]. Мы не одобряем подхалима, даже если он, возможно, выполняет важную функцию.

Мы также не поощряем поведение, в котором прослеживается заметное позитивное подкрепление. Мы разделяем чувства Яго[24]:

Усердный и угодливый холоп,Который, обожая раболепство,Прокорма ради, как осел хозяйский,Износит жизнь, а в старости – отставлен[25].

Быть чрезмерно контролируемым сексуальным подкреплением – значит быть «одержимым», и это слово описано Киплингом в знаменитых строках: «Жил-был дурак. Он молился всерьез (Впрочем, как Вы и Я) / Тряпкам, костям и пучку волос»[26]. Представители знати обычно теряли статус, подчиняясь денежному подкреплению, «занимаясь торговлей». Среди лиц с денежным подкреплением статус обычно варьируется в зависимости от заметности подкрепления: менее похвально работать за еженедельную зарплату, чем за месячную, даже если общий доход одинаков. Потеря статуса может объяснить, почему большинство профессий медленно переходят под экономический контроль. Долгое время учителям не платили, предположительно, потому, что платить было бы ниже их достоинства; а ссуда денег под проценты веками клеймилась позором и даже наказывалась как ростовщичество. Мы не отдаем должное писателю за халтуру или художнику за картину, написанную явно для продажи в соответствии с текущей модой. Прежде всего мы не признаем заслуги тех, кто явно работает на заслуги.

Мы щедро вознаграждаем поведение, для которого нет очевидных причин. Любовь несколько более похвальна, когда безответна, а искусство, музыка и литература – когда их не ценят. Максимальное одобрение мы получаем, когда есть вполне очевидные причины вести себя иначе – например, когда с возлюбленным плохо обращаются или когда искусство, музыка или литература подавляемы. Если хвалим человека, который ставит долг выше любви, это объясняется тем, что контроль, осуществляемый любовью, легко распознать. Принято хвалить тех, кто хранит безбрачие, отдает состояние или остается верным делу, когда его преследуют, поскольку есть четкие причины вести себя иначе. Степень похвалы зависит от величины противодействующих условий. Мы одобряем верность пропорционально интенсивности преследований, щедрость – пропорционально понесенным жертвам, а безбрачие – пропорционально склонности человека к сексуальному поведению. Как заметил Ларошфуко: «Похвалы за доброту достоин только тот человек, которому достает твердости характера на то, чтобы иной раз быть злым; в противном случае доброта чаще всего говорит лишь о бездеятельности или о недостатке воли»[27].

Обратная зависимость между похвалой и заметностью причин особенно очевидна, когда поведение явно контролируется стимулами. То, насколько мы похвалим человека за управление сложным оборудованием, зависит от обстоятельств. Если очевидно, что он просто подражает другому оператору, что кто-то «показывает ему, что делать», мы почти не похвалим его, только за