— Ты можешь отвести меня к дороге?

Я чувствовал себя не очень приятно, слушая старика. Я понимаю, когда отводят детей в детский сад. Но зачем провожать такого здорового старика? Я решил, что здесь кроется что-то неладное, и сделал шаг в сторону, чтобы обойти старика и сбежать.

Но он тут же оторвал палку от земли, коснулся ею моей ноги и сказал:

— Не бойся, мальчик, я слепой. Я ничего не вижу. — Старик вышел из темноты на свет и будто бы посмотрел на меня.

Его просьба не бояться произвела обратное действие. Увидев ужасные, большие, лишенные цвета глаза, я снова почувствовал слабость в ногах.

— У тебя есть спички?

Спички… спички…

— Мальчик?

О чем он меня спрашивает?..

Спички… Спички! Да, они у меня есть. Заходя вечером домой, я прячу их в подвале, а утром, выходя из дома, забираю. Иначе как прикажете разводить костер, чтобы жарить яйца, украденные из курятника, который стоит у дома баптистов Мироновых, или расплавлять свинцовые решетки автомобильных аккумуляторов?

Я сунул руку в карман, вынул коробок и протянул в сторону старика. Он долго водил рукой перед собой, чтобы на него наткнуться. В конце концов мне это надоело, и я тряхнул коробком. Спички глухо прошуршали, и он тут же их нашел.

— Если это лесопилка, значит, здесь есть лес? Здесь нельзя чиркать спичкой.

Я удивился. Как лес может быть в лесопилке? Лес — он растет в лесу.

— Здесь нет леса.

— Но все равно давай выйдем, — предложил старик и цепко схватил меня за руку.

«Как ловко вцепился», — подумал я, с головы до пяток наполняясь холодком.

Мы вышли на солнце, и он тут же принялся обстукивать землю вокруг себя.

— Покажи, где старик мог бы сесть. Я устал и больно ударил колено.

Это была приятная новость. Бегал я хорошо. Я потянул его к ржавому насосу и остановился рядом. Постучав по нему, старик сел, но руки моей не выпустил. Даже сидя, он был выше меня.

— Обещаешь, что доведешь старика до дома?

— А где ваш дом? — спросил я.

— Сейчас — у дороги.

— Обещаю.

Он отпустил мою руку и принялся выковыривать спичку из коробка.

— А почему сейчас? — спросил я, потерев одно колено о другое. — В вашем доме ремонт, и вы все выехали, чтобы не мешать строителям?

— У цыгана дом там, где он остановился, — чмокая губами, чтобы раскурить трубку, сообщил мне слепец.

— Как это?

Конечно, самым непонятным было, кто и зачем убил Олежку и Толика. Но и дед тоже выражался странно.

— Твой отец говорит, что у цыган нет родины, поэтому они бродят по стране как собаки. Он чуть-чуть прав, твой отец. Цыган ходит по земле. Но он не собака. И родина у него есть. — Старик постучал себя по впалой груди. — Вот здесь.

— Вы знаете моего отца? — Я был сильно удивлен.

— Нет, — подумав, ответил старик и посмотрел вверх, на солнце, не щурясь.

— Тогда откуда вам известно, что он говорит? — Мое удивление сменилось досадой.

— Так говорят почти все, кого мы встречаем. Чем твой отец хуже их?

Он меня запутал.

— Мой отец так не говорил.

— Значит, твой отец хороший человек, — заключил старик и качнул головой. — Цыган заблудился. А что здесь делал мальчик?

— Я искал доску.

— Зачем мальчику доска?

— Мы с Сашкой вырежем на ней ножиками «Олежка» и прибьем к березе.

Старик вынул изо рта трубку и дважды моргнул.

— Зачем мальчики это будут делать?

— Чтобы был памятник Олежке.

— Он умер? — Старик покачал головой и забормотал что-то на мешанине из русского и еще какого-то неизвестного мне языка. — Когда родители умирают — боль детям, когда дети болеют — боль родителям, когда дети умирают — родители уходят вместе с ними…

— Олежка не болел, — напрягшись, произнес я. — Его убили.

Я так внимательно наблюдал за реакцией старика, что у меня заболели глаза, но все равно ничего подозрительного не обнаружил. Слепой цыган снял шляпу, бросил под ноги, наступил на нее и топнул. Ветер шевелил его бороду и длинные волосы. Мне начинало казаться, что они живут сами по себе и остаются со стариком только потому, что привыкли к нему.

— У нас тоже умер мальчик, — тихо сказал он. — Но его не убили, он сам лишил себя жизни. Случайно. — Потерев шею черной узловатой ладонью, он вдруг заговорил решительно: — Не нужно писать на доске и прибивать к березе. Вообще ничего не надо. Вы его матери горя добавите. Память вот здесь. — Он завел ладонь за отворот засаленного пиджака и вдавил ее в левую половину груди.

— Вы меня отпустите? — неожиданно для себя спросил я.

Старик снова вынул изо рта трубку и посмотрел почти туда, где находилась моя голова.

— Почему ты так говоришь?

— Я боюсь, — признался я.

— Меня?

— Да.

Он подумал и протянул мне спички.

— Иди.

Я взял спички, медленно обогнул старика, потом прибавил шагу и вскоре вышел за ограду лесопилки. Вбежав на пригорок, я остановился и оглянулся. Слепой цыган сидел на насосе.

Он просил проводить его до табора. Но Олежку, наверное, тоже кто-то о чем-то просил. Усевшись и гоняя во рту былинку, я решил ждать. Сверху двор лесопилки был как на ладони. Когда солнце уже порядком нагрело мне голову, я спустился туда.

— Зачем вернулся? — спросил цыган, не оборачиваясь.

— Я обещал проводить вас до дома.

Старик поднялся и по очереди потряс затекшими ногами.

— Цыган ребенка не ударит. А ты говоришь — убил.

— Не говорил, — неуверенно произнес я, думая, кто больше соврал сейчас, он или я. — Я даже… так не думал.

— Все так думают. Значит, и ты.

— Я так не думаю, — ответил я, теперь уже будучи уверенным в том, что главный лжец здесь все-таки не он.

Я так думал. Конечно же! Потому что все так думали. Наверное, и отец, и даже мама. Просто они не говорили об этом слух. А другие люди не молчали. Эти разговоры заставляли меня считать, что именно цыгане убили и Олежку, и Толика.

«А кто еще?» — спросил я себя и тут же вспомнил, что все разговоры горожан в магазинах заканчивались именно этим вопросом.

Мы странно выглядели на дороге, ведущей к табору. Длиннющий, выше моего отца, старик и маленький, словно из матрешки вынутый мальчик. Он держался за мою руку, а я шел чуть впереди. Когда до табора оставалось совсем чуть-чуть, я отпустил его ладонь. Не хотелось мне приближаться к табору. То же чувство я испытывал, когда видел стадо коров.